Когда ее сад и окрестные поля остались позади, он позволил себе всхлипнуть. Один раз. Второй. Третий он подавил усилием воли. Включив рацию, он призвал своих ребят не терять бдительности и строжайше соблюдать меры безопасности. Жизнь каждого из них очень понадобится в ближайшие дни, недели, месяцы. Не приведи, конечно, Господь, но может, и в ближайшие годы. Если по пути к месту новой дислокации они заметят немецкий самолет (вероятность подобной встречи ничтожно мала, но на войне бывает всякое), приказ всегда один: сбивать вражеские машины и не щадить летчиков, выбросившихся на парашютах.

Его соотечественникам вряд ли требовались напоминания, однако Ян решил еще поднять боевой дух своих ребят.

– Помните, – сказал он по-польски, – нацистские ублюдки заслужили это сполна.

24 июня 1940 г.

Дорогая Доротея!

Наконец-то взялся за первое письмо к Вам. Надеюсь, их еще будет очень много, хотя обилие писем означает, что наша разлука тоже будет продолжаться. Но согласитесь, уж лучше письма, чем полное неведение. Вы видели, как в минувший вторник я помахал Вам с неба? У Вас было такое печальное лицо. Надеюсь, Ваше настроение улучшилось. Хотел написать вам сразу же, как прибыл сюда, но каждый день я все время занят.

За меня не бойтесь. С опасностью я пока еще не встречался. Мы с ребятами занимаемся тренировками и подготовкой. Нас учат тому, что мы давно умеем. Это так невыносимо! Это унизительно, однако возражать запрещено. И все-таки я возражаю, поскольку говорю по-английски. Пытаюсь убеждать, но пока безуспешно. Я не сдаюсь. Кое-кто из англичан уже сыт по горло моей назойливостью. Среди них попадаются высокомерные типы, считающие, что летать способны только англичане. Простите меня за резкость. Они меня просто бесят. Но в конечном итоге мы обязательно добьемся своего.

Мы живем в благоустроенных казармах. Кормят хорошо и обильно. Кровати удобные. Как командиру мне положена отдельная комната. И она у меня есть, в конце коридора. Здесь тихо. Я могу закрыть дверь, оставив весь мир снаружи, и написать Вам. Жду ответного письма.

Ян

2 июля 1940 г.

Моя дорогая Доротея!

От Вас по-прежнему ни слова, но я уверен, что мое первое письмо Вы получили. Пишу Вам второе. Простите за скверный почерк – результат моей усталости. Я продолжаю спорить с англичанами. Иногда спрашиваю себя: а стоило ли вообще приезжать в Англию? Но мне было больше некуда деться. Каждый день приносит нам сплошные разочарования. Мои ребята в ярости. Но что делать? Похоже, колесики в английских мозгах крутятся медленно. Англичане нам не доверяют, хотя, по моему мнению, они должны были бы радоваться нашей помощи, умению и боевому опыту. Поговаривают о том, чтобы командиром нашей эскадрильи назначить англичанина. Даже мой английский для них недостаточно хорош.

А как Вы, мой дорогой друг? Что происходит у Вас? Рискну предположить, что Ваша жизнь идет, как и прежде. Как Ваши девочки? Наверное, все так же тащат на себе тяготы полевых работ и скрашивают Ваше одиночество. Вам повезло, что у Вас есть такие замечательные юные создания. Достойное общество в Вашей уединенной жизни среди полей Линкольншира. Часто думаю о Вас. Не знаю, когда сумею вырваться и повидать Вас, но надеюсь, что скоро.

Скучаю по Вам. Пожалуйста, пишите мне.

Ян

6 августа 1940 г.

Дорогая Доротея!

Свои глубокие мысли и чувства иногда проще изложить на бумаге, чем высказать вслух. Должен признаться: несколько недель нашего знакомства и наши встречи были лучшим временем в моей жизни. Какие бы события ни наполняли мое прошлое, настоящее и будущее, какими бы ни были обстоятельства, приведшие меня в Англию, я всегда буду им благодарен, поскольку они познакомили меня с Вами. Мое затянувшееся молчание объясняется лишь катастрофической нехваткой времени. Каждый день нас заставляют упражняться, упражняться, упражняться. Спрашивается, ради чего? Я знаю, что британские офицеры терпеть меня не могут. Мои ребята рвутся в бой, горят желанием воевать с немцами. Нам нужны сражения. Думаю, скоро такая возможность нам представится и англичане поймут, что понапрасну тратили время, недооценивая наши способности. Нынешние длинные, светлые и теплые дни – идеальное время для сражений в воздухе. Так оно и есть. Летчики люфтваффе – постоянная головная боль летчиков королевских ВВС. Сегодняшний день выдался относительно спокойным, и у меня появилось время Вам написать.

Мне страшно, Доротея, поскольку, когда жизнь вдруг дарит такую радость и покой, трудно сказать «прощай». Для нас не будет никаких «прощай». Я вернусь, и только смерть может помешать мне это сделать. У Вас есть время, чтобы писать письма? Как часто? При каждом удобном случае? И до тех пор, пока я снова не приеду?

Я не хочу писать слов прощания и не напишу. Все, что происходит сейчас, временно. Мы еще встретимся в Вашем саду и снова заведем разговор о Боге, в которого не верим. И будем пить Ваш чудесный чай.

А пока думайте обо мне почаще, и я буду думать о Вас.

Ваш Ян

12 августа 1940 г.

Дорогая Доротея!

Надеюсь, Вы получили мое предыдущее письмо. Наконец-то мы по-настоящему воюем! Мы сражаемся в небе! Нашей эскадрилье разрешили боевые вылеты, и мы летаем каждый день. Наконец-то я вижу радость на лицах моих ребят. Я остаюсь их командиром. Помните, я Вам писал, что нам грозились дать командира-англичанина? У других польских эскадрилий так и произошло, и ими командуют Смиты и Джонсы. У нашей командиром остается Ян Петриковски. Мне доверяют! На нашем счету появились сбитые немецкие самолеты. Я сам сбил один «юнкерс». Я гнался за ним в небе, испытывая радость и гордость. Наверное, Вы слышали в новостях, что английские военно-воздушные силы несут огромные потери. Каждый летчик встречает наступивший день, веря, что встретит завтрашний, но для многих он оказывается последним. Не представляю, чем все это закончится. Однако мы должны верить в лучшее. Летчики люфтваффе сильны и упрямы. Быть с ними на одном боевом уровне не так-то просто. Не хочется думать о том, чем все это обернется для меня и моих ребят. Я просто не решаюсь об этом думать. Нам остается одно: сражаться и надеяться, что мы и делаем. И все это намного лучше дурацких упражнений. Правда, мне приходится писать слишком много писем отцам и матерям погибших.

Немного расскажу Вам о том, как проходит мой день и что от нас требует распорядок. Подъем ранний: в четыре утра. Самое позднее – в половине пятого. Потом завтрак. Яичница с качественным беконом. Иногда – копченая селедка. Обязательно тосты с маслом и море разливанное чая, который не настолько вкусен, как Ваш. Потом мы отправляемся в пункт ожидания и ждем. Ждем телефонного звонка. Приказ на вылет может поступить в любой момент. Если погода плохая, ожидание растягивается на долгие часы. Я играю с ребятами в покер и часто выигрываю. Но играем без карт, с помощью спичек. Играем и в шахматы. Можно поваляться на траве или посидеть в шезлонге с книгой или газетой. Мы научились ценить облачные, дождливые дни. В это время можно отдохнуть и выспаться. Бывает, день проходит вообще без вылетов. Но такое случается редко. Погода по большей части стоит хорошая. Вылеты начинаются с раннего утра. Вылетов в день может быть два, три, четыре и вообще сколько понадобится. Мои ребята утомлены, засыпают при первой же возможности. Получив увольнительные, спят день напролет. Но в увольнение нас отпускают очень редко. Сон превратился в роскошь. Кто-то из ребят плачет по ночам. Я слышу их рыдания, пытаюсь успокоить, но страх и отчаяние слишком велики. Тем страшны ночи. Поскорее дождаться утра. Утром к ним возвращается мужество. Они завтракают, ждут приказа, вылетают и сражаются. Услышав телефонный звонок, мы все внутренне вздрагиваем. Перед первым сигналом в телефонном аппарате раздается негромкий щелчок. Этот звук даже противнее самого звонка. Все нервничают. Ожидание превращается в пытку. Можете себе представить.