– Почему?

– Потому что они не были детьми моей матери. Вы это можете понять? Мать бросила меня, и не так уж важно на кого. Она меня не хотела. Я был ее позором. Так что я человек без корней.

Он перевернулся на спину, сел, затем встал.

– Но ведь эта женщина не была вам совсем чужой, – сказала Дороти. – Вас воспитывала родная сестра вашей матери. Не так уж далеко от ваших корней.

– И все равно далеко. Не зная матери, я хотел жить с ней. Это было у меня… пожалуй, с тех пор, как я себя помню. Если я упрямился или проказничал, мне говорили: «Ты совсем как твоя мать!» Поймите, это говорилось не со зла. Но говорилось. Поймите, мою мать не любили. Ее не уважали за то, что она родила ребенка вне брака. Думаю, ее просто вынудили уехать. Но она должна была взять меня с собой. А она сделала другой выбор.

Ян уселся напротив Дороти, пристально глядя ей в глаза.

– Спасибо за то, что так откровенно рассказали о себе, – сказала она.

– Каждому из нас нужен друг.

Казалось, темнота вообще не наступит. Дороти хотелось, чтобы день продолжался. Однако солнце скрылось за горизонтом, краски неба быстро погасли, и место дневного светила заняли россыпи звезд. Дороти поспешила на кухню, где не сразу, но все-таки нашла свечку. У нее дрожали руки. Она передала свечку Яну, тот чиркнул зажигалкой. Фитиль принял пламя, и сейчас же вокруг свечи закружились мотыльки и мошки. Их влекло к пламени. Они летели на огонь, который шипел, пожирая добровольные жертвы. Их обгоревшие останки падали вокруг свечи. Дороти и Ян могли лишь молча смотреть, не в силах помешать этим самосожжениям. Где-то вдали заухали совы. В зеленых изгородях что-то двигалось и шуршало. Шелест берез тоже изменился, став таинственным и тревожным.

Часы Яна показывали тридцать две минуты одиннадцатого. Он встал, чтобы проститься и уехать. Дороти тоже встала вслед за ним. Он не сказал, когда приедет снова. Но его рука держала руки Дороти, и он поцеловал их: сначала одну, потом другую. Дороти смотрела на него. Потом он поцеловал ее в губы. Дороти никогда не думала, что поцелуй может быть таким живым. Губы Яна были то требовательными, то нежными. Дороти обдавало внутренним жаром, какого она не чувствовала прежде. Его зубы напоминали крепкие жемчужины, выстроившиеся в цепочку. Забыв о том, что пристойно и что нет, она провела кончиком языка по его зубам. Потом, будто очнувшись от горячечного сна, Дороти внутренне сжалась. Ее руки сами собой поднялись, уперлись Яну в грудь и оттолкнули его. На смену жару внутри поднималась тошнотворная волна паники. Ян улыбнулся, снова притянул ее к себе и улыбнулся. Потом пробормотал извинения. Дороти лишь покачала головой, но попыталась ему улыбнуться, пока у нее не начали дрожать губы и не застыли щеки. Она чувствовала себя девчонкой, испугавшейся своего первого в жизни поцелуя.

Они вместе пошли к калитке. Ян держал ее за руку. Все это напоминало прогулку влюбленной парочки возле утиного пруда. Ян шепотом пожелал ей спокойной ночи и ободряюще потер руку. Дороти показалось, что он подмигнул ей, но свет звезд был очень слаб. Скрипнули педали, и вскоре польский летчик вместе с велосипедом растаяли во тьме, как призрачное видение.

Дороти еще долго стояла у калитки, глядя в темноту.

13 сентября 1947 г.

Дорогая Марион!

Хочу поблагодарить вас обоих за то, что на прошлой неделе навестили нас. Мне было так приятно провести время с тобой и Лаойнелом. Питер тоже обрадовался вашему приезду. Я так давно не играла в теннис. Правда, мы устроили грандиозный сет? После вашего отъезда вплотную занялась варкой варенья и приготовлением сиропов. В этом году у нас просто невиданный урожай фруктов. А какая по-летнему жаркая погода! В это время я всегда вспоминаю о Денисе. До чего он любил фрукты! И теннис тоже. Согласитесь, Питер играл просто потрясающе. Он растет и с каждым днем становится все больше похожим на Дениса. Очень скоро он отправится на учебу в университет. Скажу тебе честно, дорогая Марион, я буду ужасно по нему скучать.

Дорогая, если появится возможность, приезжайте снова. Передай Лайонелу мою любовь. Надеюсь, его зуб утихомирился и перестал изводить хозяина. Уменьшились ли твои головные боли? Головная боль – это всегда мука.

С любовью, твоя Хильда

(Это первое из писем, найденных мною в книгах, которые приносят в наш магазин. Уже не помню, в какой оно мне попалось. Отнюдь не шедевр эпистолярного жанра. Но в нем есть какая-то изюминка. Я отнесла его домой. Так началась моя коллекция, которая теперь обитает в чемодане миссис Синклер. Я мысленно представила себе Хильду, ее сына-подростка Питера и покойного мужа Дениса. Ее волосы убраны в пучок. Лицо раскраснелось от жара кастрюль с кипящим вареньем. Но вряд ли мои умозрительные картинки что-то добавят к ее письму.)

Дженна переменилась, это замечаю я одна. Ее прическа сделана без прежней тщательности. Макияж наложен кое-как или вообще отсутствует. Еще неделю назад мне это показалось бы немыслимым. Она выходит на работу в мятой одежде. Кожа на лице совсем сухая, а возле носа даже шелушится. Щеки впали, под глазами появились круги. Серо-пурпурные тени – молчаливые свидетельства переживаемой ею вины. Или раскаяния. Во всяком случае, так мне кажется. В уголках глаз – капельки слизи. Повторяю: все эти перемены почти незаметны. Я помню, как эффектно и безупречно выглядела Дженна, только-только придя к нам работать. Сейчас она больше похожа на меня. Уровень ее безупречности понизился и составляет где-то процентов семьдесят от прежнего.

Мне очень понятны ее чувства. Я знаю, как все это больно, хотя мои обстоятельства были иными.

Это произошло, когда я училась в университете и запала на однокурсника: симпатичного, умного и веселого парня. Я не стану вгонять его в краску, а потому его имени вы от меня не услышите. Мне льстило его внимание. Думаю, я даже в него влюбилась. Все было великолепно и доставляло мне просто улетное наслаждение… пока у меня не случилась задержка месячных. После двух недель я запаниковала. Под вечер одна пошла в ближайший «Бутс» и купила тест на беременность. С нетерпением ждала утра: тогда для теста требовалась первая утренняя моча. Две розовые полоски. Не одна, на что я очень надеялась, а две. Очень четкие и очень розовые. Я рассказала своему симпатичному парню, в чем дело, мы с ним быстренько все обсудили и пришли к выводу: беременность надо прервать. Такой исход казался нам наилучшим. Мы были слишком молоды, ориентированы на карьеру и не имели намерений… Я сходила к врачу, получила направление в клинику. Тихо, тайком, одна. Симпатичный парень выразил мне свою признательность. Отношения с ним я разорвала.

О своем аборте я никому никогда не рассказывала. Не считала нужным.

Замечает ли Филип перемены в Дженне? Вроде бы должен заметить. Другой вопрос: знает ли он? Может, кровотечение у Дженны длилось несколько дней и беспокойство Филипа подвигло ее к признанию? Вдруг ее боли и сейчас еще не прошли? Надеюсь, что прошли. Но мое отношение к ней стало каким-то бесчувственным. Что-то все-таки произошло между мной и Дженной.