– Что это, Йоханнес?

– Узел.

– Как он попал в эту вазочку?

– Приходила какая-то ненормальная. Даже не назвалась. Новая мода на визитки?

– Когда? – спросила мама, и руки, сжимающие шпагат, задрожали.

– Прости, совсем забыл. Два дня назад. Или три?

– Она не сказала, что ей нужно? Может, произнесла какое-то особенное слово?

– Да просто поболтать хотела. Но в тот день она уезжала, так что другой возможности все равно не было.

Мать оперлась ладонями на стол. Чувствуя, что это делается для отвода глаз, я вышел из себя:

– Муттер? Прошу! Говори сейчас же! Я должен знать!

– Знать что?

– Ты меня убиваешь!

– Не надо так кричать.

– Боишься, как бы она не услышала? – вскинулся я.

– Кто? Кто тебя услышит? Фрау Вайдлер?

– При чем тут фрау Вайдлер!

– Тогда кто? – спросила она.

– Эльза.

– Эльза?

– Эльза Кор!

– Впервые слышу. Это еще кто?

– Эльза Сара Кор! – Меня затрясло; я обхватил руками торс.

Мать долго смотрела на меня в упор и наконец сказала:

– Нет, не припоминаю.

– Подруга Уте, которую ты прятала у нас в доме. И не один год опекала, держа наверху за стенкой. Мыла, приносила кормежку. Я своими глазами видел.

– В том стенном шкафу, который папа оборудовал для хранения старых писем? Тебе померещилось.

– Эльза! Она занималась на скрипке вместе с Уте. Ее паспорт лежал у тебя в коробке для рукоделия. Из-под конфет «Дунайский дивный вкус». Теперь припоминаешь?

– Не иначе как после ранения у тебя помутилось в голове. Сходи посмотри: там только письма. А коробки для рукоделия у меня никогда не было. Тем более из-под конфет.

– Она заменила Уте, да? В твоем сердце. Ты не уследила, чтобы Уте делала себе уколы как положено, и хотела искупить свою вину, успокоить совесть. Но теперь ты сбросила ангельское обличье.

Помолчав, мать холодно спросила:

– Какое тебе до нее дело?

– Мне необходимо с ней поговорить.

– Нет.

– Это необходимо!

– Забудь.

– Где она?

– Это тебя не касается.

– Не тебе судить.

– Она тебе не пара, как и ты ей. Ты для нее слишком молод, Йоханнес… не говоря уже обо всем остальном. Прошу, выбрось ее из головы.

– Я должен знать, где она сейчас.

– Здесь ее больше нет. Ради своего же блага забудь, что видел ее у нас в доме.

– Где она? – Я схватил мать за плечи.

– Не знаю.

– А кто знает?

– В нашей семье – никто.

– Ты ее выгнала.

– Нет, она просто исчезла, ушла в одиночку. Я поднялась к ней, а там пусто. У меня было такое же потрясение, как у тебя. Она исчезла. Ушла навсегда.

– Ты лжешь!

– У меня не было причин в ней сомневаться. Возможно, она решила нас оградить… – Мать пошла на уступки.

Пытаясь вырваться из моих тисков, она потеряла равновесие, отчего и у меня подогнулись ноги, хотя она, вполне возможно, решила, что я вздумал сбить ее с ног и навалиться сверху. Меня терзал стыд: я понимал, что зашел слишком далеко, но уже не мог остановиться.

– Йоханнес, если ты будешь слишком много знать, то поставишь под угрозу не только мою жизнь, но и свою. Под пытками из тебя вытянут все. И ты, и она подвергнетесь страшной опасности. Ты и сам это знаешь, правда ведь?

Неуверенно поднявшись на ноги, мать отряхнула юбку от осколков фарфора.

– Вот видишь? Я рискую жизнью сына, чтобы избежать боли. Чтобы не поцарапаться. Я. Твоя родная мать!

Стоя на коленях, я молил ее сказать правду.

– Ты готов умереть за такую глупость?

– Да.

– Это всего лишь увлечение, нарастающие муки. Любовь тут ни при чем. Напрасная затея.

– Сейчас ты сама меня пытаешь.

– Ты не знаешь, что такое пытки. Тебе будут причинять боль, боль, боль, до тех пор пока твоей единственной надеждой не останется выторговать себе менее жестокую боль – любой ценой, даже ценой жизни – матери, отца, твоей собственной.

– Я люблю ее, муттер.

Опустившись на колени, она меня обняла.

– Ты себе это внушил, я понимаю. Но ты еще жизни не знаешь. В один прекрасный день ты повзрослеешь и согласишься, что я была права. Ты встретишь настоящую любовь – любовь к девушке, созданной для тебя. Первая любовь настигает каждого, но все от нее исцеляются, уж поверь. Жизнь продолжается. Все мы клялись, что не переживем такого удара. Я знаю, о чем говорю.

– Муттер…

– Другое чувство будет не столь обжигающим, но подлинным, зрелым.

– Пощади!

С глубоким вздохом она села на стул и сложила руки на коленях.

– Она сейчас на пути в Америку. Как только мне сообщат о ее прибытии, я с тобой поделюсь. – Мать на время застыла. – Видит бог, это правда. Путь ее лежит в Нью-Йорк. Ее братья давно уже там. Один в Квинсе, другой, более преуспевающий – на Кони-Айленде.

Поскольку мама избегала встречаться со мной взглядом, я придвинул к ней лицо почти вплотную, чтобы поцеловать, прямо как пылкий влюбленный. Пытаясь загородиться рукой, она взвыла от отчаяния:

– Нечего сверлить меня глазами! Что тебе нужно? Вранье? Да?

Я не давал ей возможности отвернуться.

– Хочешь, я скажу, что она умерла? Так тебе проще будет ее забыть?

– Говори толком: где она сейчас?

– Хорошо! Ты сам напросился! Но сперва пообещай, что не бросишься следом. Отпусти ее. Поклянись. Моим здоровьем.

Мать привела меня к себе в спальню, ткнула пальцем в четыре половицы, с виду неотличимые от всех прочих, и сказала:

– Она уезжает завтра. Твой отец оборудовал этот тайник давным-давно, на случай такой истории.

Из одной половицы выступал согнутый гвоздь, за который с помощью рукоятки чугунного ковшика можно было приподнять всю конструкцию. Воздух мог поступать в это укрытие разве что через дырочки от недостающих гвоздей.

– Она жива-здорова. Успокойся. Поверь, все у нее сложится счастливо.

У меня упало сердце. Подпол, как видно, был размером с могилу. Либо я услышал ложь – там невозможно было выжить, либо Эльза определенно погибла.

На следующее утро Пиммихен выписалась из больницы; если я и порадовался, то страх за судьбу Эльзы вытеснил все остальные чувства. Без нее я был неполон, ополовинен, постоянно ощущал свое оторванное предплечье и продырявленную скулу. С потерей Эльзы мои увечья стали восприниматься еще острее. Рядом с нею о них удавалось забыть, потому что я жил за двоих, причем за нее – едва ли не более полно, чем за себя. А теперь вдруг снова сделался обрубком… отсеченным от нее. Я истекал кровью. Не знаю, как еще можно описать, что со мной творилось.