— Она женщина, — сплюнул тот, пытаясь сбросить руки Альмавивы, но не тут-то было. Он держал крепко.

Марианна застыла на ступеньках, не зная, как быть. Может, лучше спрятаться в своей комнатушке, чтобы не раздражать сынка старухи Санчес. Она настолько привыкла вести себя тихо, чтобы не привлекать лишнего внимания, что сейчас казалось — проще затаиться.

Привлеченная шумом, появилась сеньора Санчес. Она тяжело ступала, переваливаясь при ходьбе — кажется, простреленная когда-то нога ныла на погоду.

— Что случилось? Чего шумите? — спросила она недовольно.

— Твой сын окончательно сошел с ума, — бросила Марианна с жалостью.

— Говорила я ему, не связывайся с этой девкой, — пробурчала бандитка, — нет же, этот идиот кричал, что она его любит. Любить такого легко, но замуж кто пойдет за него? Правильно, никто… только одно мучение с таким мужем. И девчонку эту я понимаю. В чем ее винить?

Она спустилась, ласково погладила сына по щеке.

— Он едва не кинулся на Марианну, — сказал Энрике мрачно. — А скоро приедет ваша нанимательница. Мне увести его? Запереть? Как быть?

— Лучше уведи пока ее, — ответила зло старуха Санчес, бросив быстрый взгляд на девушку. — Погуляйте пару часиков, все равно донна явится лишь к ночи, не захочет она среди бела дня светить свое личико в нашей деревне. Только не ходи дальше скалы, чтобы мы могли найти вас, если она вдруг приедет раньше положенного. Хорошо?

— Хорошо. Вы можете на меня положиться.

Энрике дождался, пока Марианна спустится, и поспешно повел ее к выходу. Ей же не верилось, что сейчас она может пройтись по деревне, покинув проклятый дом, ставший темницей так надолго. По ее подсчетам, прошло ровно три недели с тех пор, как на нее напали. С тех пор она всего пару раз гуляла по саду под присмотром сына бандитки или ее самой, а все остальное время проходило в затхлых комнатах дома.

Солнце еще не село, но уже тяжелым оранжевым шаром дрожало над рекой, а скалы серели в тумане, и казалось, что в закатных лучах они покрыты легкой позолотой. Домики, окруженные оливковыми и мандариновыми деревьями, были удивительно милы — аккуратные, белые, крытые красной черепицей, с темными балками и пышными клумбами под окнами, в которых уже загоралось пламя заката.

Марианна шла по улице, глазея на редких прохожих — женщины в юбках с воланами, мужчины в рубашках необычного покроя, с широкими рукавами — а те в ответ любопытно смотрели на нее, такую необычную со своей светлой кожей и волосами. И среди смуглых черноволосых людей этой глубинки было странно увидеть такую туристку.

— Зря она согласилась выпустить тебя за пределы сада, — хмыкнул Энрике. — Они все запомнят тебя, ты слишком отличаешься от местных. А что это значит? Значит, старуха больше не боится, что о тебе узнают.

— Ты думаешь, эта загадочная донна сегодня приедет за мной? А не просто с проверкой? — сердце Марианны стало биться сильнее от волнения. — Я боюсь. Ты же не оставишь меня?

— Нет, не оставлю, — он взял ее за руку. — Я знаю, что ты не слишком доверяешь мне, и в этом только моя вина, но я докажу. Докажу, что теперь все иначе.

Так и подмывало спросить — и неужели деньги, которые могут ей достаться, здесь ни при чем? Но Марианна молча рассматривала реку и деревья, в тени которых гуляла парочка и отчаянно завидовала этой девушке и ее кавалеру. Они так трепетно смотрели друг на друга, были так молоды! Девушка — тонкая и маленькая, с длинными черными волосами, заплетенными в косу, а парень — худой и жилистый. Они очень красиво смотрелись. И, наверное, были счастливы.

— Главное, чтобы она при виде меня не натворила бед, — Энрике нахмурился. — Вдруг мы знакомы? Я не думаю, что она придет без оружия или телохранителей… Мне нужно будет как-то притаиться… так что не бойся, если я придумаю что-то… чтобы наблюдать из тени.

Марианна ничего не ответила. Она все еще не доверяла ему. И было очень страшно. Кто такая эта донна? Зачем она похитила Марианну? Не захочет ли сегодня под дулом пистолета заставить ее написать отказную от наследства?.. И будет ли такая бумага иметь юридическую силу?.. А может, от Марианны просто-напросто решат избавиться? Но почему тогда сразу не сделали этого? Зачем тратились на содержание и оплату услуг сторожихи?.. Сколько вопросов! И голова сейчас разорвется!..

— Прости, что я не смог защитить тебя, — Энрике попытался обнять ее.

Марианна поняла, что пока мысленно хоронила себя, они успели скрыться от любопытных глаз за скалой. Здесь было безлюдно и стояло несколько скамеек, чтобы любоваться закатом над рекой.

— Нам же запретили заходить за скалу, — сверкнула она глазами, но руки мужчины с плеч не сбросила. Почему-то хотелось почувствовать себя живой и настоящей. Ощутить вкус жизни. Радость жизни.

— Я знаю… Но разве ты не любишь нарушать правила? У нас есть час… свободный от всего…

И она решила послать все к черту.

И первая начала целовать его.

Дом старухи Санчес встретил их таинственной тьмой во всех окнах и странной тишиной. Впрочем, Альберто разбил свою гитару, и больше не будет терзать ее стонами синие теплые вечера. Марианна шла рядом с Альмавивой, ощущая себя безмерно далекой от него. Несмотря на то, что только что дала волю чувствам, она все еще была зла и из-за того, что сейчас произошло, злость эта стала лишь сильнее и яростнее. Околдовал он ее, что ли, этот… этот… Она мысленно чертыхнулась, не зная, как назвать Энрике, к которому ее все так же тянуло, как с той самой первой встречи, когда они танцевали на улице фламенко.

Она вспоминала, как сама же вешалась ему сегодня на шею и лезла целоваться, как прижималась к нему, а потом, оседлав, мчалась навстречу своей страсти, забыв о том, что их могут увидеть, забыв, что он — предатель и лжец. Потом опомнилась, когда он шептал ей своим хриплым голосом о любви, кричала, что не верит ни единому его слову!

Но кто поверит ей, если она только что с таким жаром отдавалась ему, будто уличная девка?.. Стыд снова охватил Марианну, и она ускорила шаг, чтобы не идти рядом с Энрике. Чтобы не видел ее вспыхнувших щек. Чтобы не понял, какие эмоции ее охватили.

— Погоди, — он схватил ее за руку, развернул к себе, заставил посмотреть в свои глаза, приподняв подбородок двумя пальцами. — Погоди же, упрямая! Погоди… Ты хоть понимаешь, что это может быть опасно? Что мы на волосок от гибели? Я, конечно, вооружен, — он похлопал себя по скрытой под пиджаком кобуре, по широкому поясу, где явно спрятал нож, — но мы не знаем, сколько их сейчас явилось сюда, и что они за люди. Может, они хотят тебя убить и спрятать в ущелье. Вовек никто не найдет, разве что заблудившийся пастух года через два… И я должен быть начеку. Понимаешь? Значит, я не должен волноваться о том, что ты мне нож в спину воткнешь. Я должен всецело доверять тебе, а ты — мне. И ты должна беспрекословно делать то, что я скажу. Скажу — беги, значит, беги. Молчи — значит, молчи. Если я не буду в тебе уверен, нас тут же поймают, едва мы дернемся. Они сразу поймут тогда, что мы заодно. Они увидят твои чувства. А ты не должна выдавать их. Я для тебя — просто охрана. Не более того. А у тебя глаза горят так, что сразу понятно, что я тебе не то враг, не то любовник.