мостами и циклопическими укреплениями. Этот кошмарный город кишел омерзительными отпрысками потустороннего измерения, и ужас вновь охватил меня.

Сотни, тысячи, миллионы тварей неподвижно висели в темном чистом небе, тихо дремали на ступенях амфитеатра, носились над открытым пространством. Я замечал сверкающие глаза, холодные и немигающие; блестящие, полупрозрачные мясистые туши; чудовищные рептилоподобные конечности, извивавшиеся передо мной, когда отвратительные твари проплывали мимо. Я чувствовал себя оскверненным, обгаженным. Кажется, я вскрикнул, и мои руки сами собой метнулись к глазам, чтобы не созерцать невыносимого Абаддона – родного измерения захватчиков.

Потустороннее видение исчезло так же внезапно, как появилось.

Я мельком увидел божественный лик, почувствовал холодный взгляд его удивительных, всезнающих очей. Затем он исчез, и наша комната как будто зашаталась в цепкой хватке космических сил. Я покачнулся и едва не упал, и в этот миг передо мной вновь возникли стены коттеджа.

Вокруг больше не стоял нестерпимый холод, не раздавалось ни звука, кроме шума прибоя. Ветер по-прежнему гнал туман мимо окон, однако мрачное, гнетущее ощущение древнего зла исчезло. Я обратил внимание на разбитую дверь, но от ворвавшегося в дом ужаса не осталось и следа.

Хейворд слабо привалился к стене и тяжело дышал. Мы тупо уставились друг на друга. Затем в едином порыве заковыляли к разбитой дверной раме и вышли на песок.

Туман рассеивался, разрываемый в клочья прохладным свежим ветром. В ночном небе над коттеджем блестела звездная дорожка.

– Их прогнали, – прошептал Хейворд. – Как и прежде, прогнали в их измерение и закрыли врата. Но они успели поживиться… отнять жизнь у нашего друга… да простят меня за это Небеса…

Он резко повернулся и, сотрясаясь от рыданий, пошел обратно в дом.

Мои щеки тоже были мокрыми от слез.

Затем он вышел. Я стоял рядом, пока он бросал в море наркотические капсулы времени. Никогда больше он не отправлялся в прошлое, живя настоящим и немного будущим – как подобает обычному добропорядочному человеку…

Колокола ужаса

Здесь тишь не нарушают

Ни вопль, ни зов, ни стон,

Заря не пробуждает

Тяжелый небосклон,

Здесь нет весны беспечной,

Нет радости сердечной —

Здесь царство ночи вечной,

Где длится вечный сон.

Алджернон Ч. Суинберн. Сад Прозерпины.

Перевод Г. Бена

Загадочная история потерянных колоколов миссии Сан-Хавьер вызвала большое любопытство. Многие задавались вопросом, почему найденные спустя сто пятьдесят лет колокола сразу же разбили, а их части тайно захоронили. Наслышанные о качестве колоколов и удивительной чистоте их звука, многие музыканты писали гневные письма, спрашивая, почему в колокола хотя бы не позвонили перед уничтожением и не записали их звучание для потомков.

На самом деле в колокола все-таки позвонили, и случившаяся за этим катастрофа стала непосредственным поводом для их уничтожения. И когда эти зловещие колокола безумно взывали к небывалой темноте, окутавшей Сан-Хавьер, лишь решительные действия одного человека спасли мир от – не побоюсь этих слов – хаоса и гибели.

Я, секретарь Калифорнийского исторического общества, был свидетелем этих событий почти с самого начала. Конечно, я не присутствовал при извлечении колоколов, но Артур Тодд, президент нашего общества, вскоре позвонил мне домой в Лос-Анджелес, чтобы сообщить о злополучной находке. Он был так взволнован, что не мог связно говорить.

– Мы нашли их! – кричал он в трубку. – Колокола, Росс! Вчера вечером у горы Пинос. Это величайшая археологическая находка со времен розеттского камня!

– Скажите еще раз, о чем вообще речь? – спросил я, плохо соображая спросонья. Звонок вытащил меня из теплой постели.

– О колоколах Сан-Хавьера, о чем же еще? – торжествующе объяснил он. – Видел их своими глазами. На том же месте, где Хуниперо Серра закопал их в тысяча семьсот семьдесят пятом. Один турист обнаружил в горе неизвестную ранее пещеру и нашел внутри гнилой деревянный крест с надписью. Я сразу собрал…

– О чем говорит надпись? – перебил его я.

– Что? А… секунду, сейчас достану расшифровку. Слушайте: «Пусть никто больше не звонит в захороненные здесь зловещие колокола муцунов, иначе ужасы ночи вновь восстанут над Новой Калифорнией». Муцуны, как вам наверняка известно, участвовали в изготовлении колоколов.

– Да, я знаю, – ответил я в трубку. – Предполагают, что муцунские шаманы зачаровали их своими заклинаниями.

– В этом я сомневаюсь, – сказал Тодд. – Но тут творится нечто странное. Пока я вынес из пещеры только два колокола. Всего их три, но мексиканские рабочие отказываются возвращаться за третьим. Говорят… ну, они чего-то боятся. Но я достану третий колокол, даже если придется выкапывать его в одиночку.

– Хотите, чтобы я приехал?

– Буду признателен, – с жаром ответил Тодд. – Я звоню из хижины в каньоне Койота. Дентон, мой ассистент, присматривает за местом раскопок. Послать мальчика в Сан-Хавьер, чтобы он проводил вас до пещеры?

– Годится, – согласился я. – Пошлите его в гостиницу «Хавьер». Буду там через несколько часов.

От Лос-Анджелеса до Сан-Хавьера около ста миль. Я промчался вдоль побережья и спустя два часа оказался в сонном миссионерском городке, примостившемся у горной гряды Пинос на берегу Тихого океана. В гостинице меня уже ждал проводник, который, впрочем, не горел большим желанием возвращаться в лагерь Тодда.

– Сеньор, я объясню, как идти. Не заблудитесь. – Смуглое лицо мальчугана было неестественно бледным, а в карих глазах читалось беспокойство. – Я не хочу туда возвращаться…

– Что там такого плохого? – спросил я, звякнув монетами. – Боишься темноты?

– Sí[5], сеньор, – мальчик вздрогнул, – тем… темноты. В пещере очень темно.

В конце концов мне пришлось идти одному, доверившись его указаниям и собственному умению ориентироваться на местности.

Когда я вышел на горную тропу, уже светало, но рассвет был каким-то тусклым. Безоблачное небо было причудливо сумрачным. Во время песчаных бурь гнетущие, мрачные дни не редкость, но в тот день было ясно. И непривычно холодно, хотя с высоты над океаном не было видно ни намека на туман.

Я продолжил восхождение. Наконец я добрался до хмурых прохладных ущелий каньона Койота, невольно поеживаясь от холода. Небо приобрело унылый свинцовый оттенок, стало тяжело дышать. Я был в хорошей форме, но подъем все равно измотал меня.

Не скажу, что я устал физически, – скорее впал в какую-то гнетущую летаргию. Глаза слезились, приходилось то и дело закрывать их, чтобы снять напряжение. Я многое бы отдал за то, чтобы из-за гор выглянуло солнце.

Затем я увидел нечто невероятное – и ужасное. Это была жаба, серая, жирная, уродливая. Она сидела на краю тропы и терлась о шероховатый камень, повернувшись ко