– Да, один раз.

– Где и когда?

Женщина шумно вздохнула и произнесла:

– Он приходил сюда, к нам в цех. Это было как раз в среду. Когда Александра работала последний день перед отпуском.

– Еще раз: назовите дату, когда мужчина по имени Эдик был здесь, в пищеблоке отдела пассажирских перевозок? – не веря своим ушам, переспросил Левин.

– Это было двадцать второго августа, в среду, – глядя на настенный календарь, ответила Лынченко.

– В какое время?

– Я не видела, когда он пришел, так как ходила по просьбе Александры Борисовны в администрацию за приказом на квартальную премию. Когда вернулась, он уже был в фасовочном зале.

– Когда вы вернулись?

– Примерно за пятнадцать минут до окончания смены. Где-то в восемнадцать пятнадцать – восемнадцать двадцать.

– Что он делал в фасовочном зале?

– Шутил с девушками, помогал им.

– Помогал?

– Ну да. У нас ящики с питанием знаете сколько весят? По пятнадцать килограммов каждый. А девушки их перетаскивают от конвейера на тележки, а потом в рефрижераторы. Он и стал помогать. Что такого? Просто настоящий мужчина!

– А как выглядит настоящий мужчина?

– Как? Выше среднего роста. Примерно метр семьдесят шесть – семьдесят восемь. Худощавый. Волосы короткие, ежиком, светлые…

– Глаза?

– Я его не разглядывала, – отрезала Лынченко. – Скажите, с Сашей что-то случилось? – не выдержала она.

– Не знаю. Пока, – устремив на женщину сосредоточенный взгляд, произнес Левин. – А скажите мне, Светлана Степановна, как мог посторонний мужчина пройти сюда, в служебное помещение? Кто его пропустил?

– Не знаю, – в свою очередь ответила Лынченко.

– Еще раз, Светлана Степановна: не было ли чего-нибудь необычного в тот день? Связанного, скажем, с появлением мужчины по имени Эдик?

Светлана Степановна задумалась, пожала печами:

– Нет, ничего необычного не помню.

– Вы бы узнали его? Могли бы помочь в составлении фоторобота?

– Я его не рассмотрела как следует. После того как летучка закончилась, я ушла. Мне в тот день нужно было в жилконтору, и я торопилась. Саша угощала всех шампанским, но я ушла. Боялась не успеть в жилконтору. Я, знаете ли, маму к себе прописываю…

– Вы узнали бы этого мужчину? Эдика? – перебил ее Левин.

– Боюсь, что не узнала бы. Обычная внешность, вполне рядовая.

– Ну хорошо, спасибо. – Левин отключил диктофон. – Если возникнет необходимость, мы с вами еще встретимся. А пока пригласите в кабинет…

Он уткнулся в список сотрудников. Первой по алфавиту значилась фамилия Голубева.

– Пригласите, пожалуйста, Голубеву Маргариту Дмитриевну.

Знакомство с фасовщицей горячих блюд оказалось столь интересным, что уже через час служебная машина доставила Маргариту Голубеву в здание на Большую Дмитровку. А заодно и разнорабочую Наталию Анатольевну Черкесову.

Разговор с ними проходил прямо в служебном кабинете Турецкого.

Александр Борисович, благодаря телефонной связи, уже знал, что гражданка Небережная, которая должна была приехать к матери еще накануне, во вторник, в Житомир не приехала.

Было также известно, что мать звонила дочери в Москву. Телефон в ее квартире не отвечал. И он действительно не отвечал.

Когда Турецкий закончил допрос подчиненных Александры Борисовны, часы показывали семнадцать двадцать. Он созвонился с Грязновым.

Через полчаса Турецкий в сопровождении оперативников МУРа прибыл на улицу Глаголева, где проживала, согласно прописке, искомая Небережная.

Они имели при себе ксерокопию фотографии Небережной и фоторобота, составленного со слов Голубевой и Черкесовой.

Едва дверь за Глебом захлопнулась, Александра села на постели, глядя на дверь широко распахнутыми глазами и шевеля губами в безмолвной молитве.

И молитва была услышана. В замочной скважине заскрежетало, дверь отворилась. На пороге комнаты возникли те же двое.

– Он в аптеку пошел, – без предисловий проговорила Саша.

– В аптеку? Это хорошо. Ближайшая – в десяти минутах ходьбы. Туда и обратно, да там минут пять – итого почти полчаса.

Жало подошел к женщине:

– Давай руку.

Она протянула скованное наручником запястье. Он сунул в замок тонкую железку, повозился немного, и браслет, разинув пасть, упал на пол.

Саша растирала запястье, приговаривая сквозь хлынувшие слезы:

– Господи, я уже и не верила… Спасибо вам! Теперь выбраться скорее!

– Идти можешь?

Саша спустила ноги на пол и вдруг поймала на себе взгляд мужчин.

– Господи, я же голая! – Она схватила покрывало, закрыла грудь. – Что же делать?

Жало посмотрел на напарника.

– Муха, скидывай треники и футболку! – приказал он.

– Ты че? А я как пойду?

– Скидывай, придурок! Некогда разбираться! Мы с девушкой к нам домой перекантуемся, оттуда ментов вызовем. А ты и в трусах до дома добежишь. Не голым же. Изобразишь из себя спортсмена.

– Так сам и скидывай, – огрызнулся Муха.

– Я тощий и длинный. На нее мои джинсы не налезут. Давай делай, что говорят, пока по шее не схлопотал!

– Пожалуйста, я вас умоляю! Я за все заплачу! – плакала Саша.

– Ладно, – буркнул Муха.

Приятели вышли на кухню.

– Главное – ее к нам перетащить! Когда еще такой случай будет?! – прошипел Жало. – Снимай портки!

Муха стащил с себя одежду, сунул приятелю, оставшись в замызганных черных плавках. Жало прошел в комнату.

– На, девушка, одевайся по-быстрому. Мы тебя на кухне ждем.

Саша, торопясь и морщась от боли, которую причиняло ей каждое движение, надела пропахшую потом футболку и бесформенные, давно не стиранные тренировочные. Впрочем, все это было совершенно не важно! Важно было только одно – выбраться отсюда до возвращения Глеба. От страха перед своим мучителем Саша почти не соображала.

– Готова? – В комнату заглянул Жало. – Рожа у тебя больно побитая, выводить-то тебя стремно. Ладно, патлы на лицо навесь, вот так. Ну, вперед!

Все прошло благополучно. Середина рабочего дня, окраина города, наконец, еще не закончившееся лето, задержавшее пенсионеров на дачных участках – все это было на руку беглецам. Никто не повстречался на пути странной парочке – долговязому мужчине, поддерживающему под руку невысокую женщину со спутанными каштановыми волосами, одетую мешковато и неряшливо. Женщина едва переставляла ноги, словно пьяная. Да если бы кто и видел, как парочка входит в подъезд пятиэтажки, вряд ли бы и удивился: мало ли алкашей и алкашек проживает в столице?