Повестка пришла через неделю после того, как сестра наконец-то вернулась в свою келью в секторе центрального Дома Цепи Диадемы, известного как Норы. Падшая Матерь зрила сквозь себялюбивые молитвы сестры Портолес, повестка – тоже, и, читая ее в тусклом освещении своей кельи, анафема кивала сама себе. Она заслужила это, как и сэр Хьортт заслужил смерть от огня. Как Портолес судила его, так и ее теперь будут судить. Случается все. Притом не по какой-либо причине, ибо Падшая Матерь превыше необходимости что-либо обосновывать, – но случается все.

Сестра Портолес положила повестку на свою покаянную скамью и стала готовиться войти в Багряный тронный зал Диадемы. Очищения отняли бо́льшую часть дня и все волосы с тела заодно со случайными кусочками кожи – там, где бритва встретила сопротивление. Лучше потерять немного плоти, чем сохранить на себе остатки того, чем она была до этого дня. Предстать перед ее величеством означало родиться заново, а какой же младенец является к матери уже облаченным в меха? Такое дитя заслуживает костра, а не груди.

Слишком поздно она подумала, не позвать ли брата Вана и не согрешить ли с ним в последний раз. Однако сия мысль принадлежала Портолес – анафеме и грешнице, и кающаяся монахиня, сидящая на корточках нагишом, хлестнула себя по лицу побольнее. И еще раз. Но теперь ей захотелось увидеть брата Вана еще сильней, так что она высунула язык и зажала его между пальцами, впиваясь ногтями в гребень рубца, отмечавшего место, где церковь сделала ее почти человеком из уродливого юного нелюдя. Портолес больше не могла вызвать в памяти вкус ветра или ночи, зато очень хорошо помнила вкус крови и конопляных ниток, когда папские цирюльники сшивали ее раздвоенный язык воедино.

Стук в дверь. Значит, пора. Встав, она скрыла крепкое тело под черной рясой, приложенной к повесткам, и пошла навстречу своей судьбе. Только вместо сопровождающих на суд за дверью стоял куда более приятный гость.

– О, Портолес! – Брат Ван смотрел на нее снизу вверх. Мятый комок плоти там, где должны были находиться его нос и верхняя губа и где раньше находился клюв, подрагивал от волнения. – Я должен был прийти сразу, как только услышал о повестке, но подумал… что вдруг ты захочешь прийти ко мне. Мне уйти? Я уйду.

– Искушение, – прорычала Портолес, гадая, Падшая Матерь или Обманщик поставили это предпоследнее препятствие на ее пути.

Впрочем, какая разница? Она поцеловала своего брата-во-цепях прямо там же, в коридоре Нор, и ее притупленные напильником зубы стукнулись о деревянные, данные ему церковью. А потом затащила его в келью. Они натолкнулись на покаянную скамью, упали на нее, не разжимая объятий, и в последний, должно быть, раз запустили руки под одежды друг друга, вместе выстанывая молитвы в промежутках между поцелуями, ведя друг друга к запретному экстазу.

Использование одних только рук не нарушало букву закона, что верно, то верно, но – как всегда говорил ей брат Ван по окончании, сожалея о собственной слабости, – духу закона их действия, несомненно, противоречили. Он был прав: мелкий грех – все равно грех, но это лишь побуждало сестру Портолес доказывать, что тем больше у них причин совершить большее преступление, которого так жаждали их тела. «Случается все», – выдыхала она во влажную темноту, но он всегда останавливал ее, чтобы не навлекла на обоих проклятия.

Пока они росли вместе в Норах, Ван всегда служил Портолес примером, на который следует равняться, а его способность понимать ее сердце даже лучше, чем она сама, несомненно, уберегла ее от множества более тяжких грехов. Став атташе при кардинале Даймонде несколько лет назад, он воспарил к таким высотам благочестия, что отклонял все ее предложения возобновить тайные свидания. То, что он пришел к ней в этот последний раз, наполняло Портолес гудящим восторгом, который она, похоже, могла испытывать, только совершая новый грех. И правда, кто она, если не отъявленная грешница, коль скоро ласки Вана, ставшего намного более святым, распаляют ее теперь намного сильнее?

– А что там вообще произошло? – шепнул Ван, когда они лежали в обнимку, после того как оба кончили, а Портолес начисто облизала пальцы. – В канцелярии болтают всевозможные ужасы, а кардинал Даймонд…

– Помолись за меня, – сказала сестра Портолес, целуя собрата-анафему в щеку и расправляя рясу. Надо идти, прямо сейчас, а то она все ему расскажет, а он был ей слишком дорог, чтобы еще больше отягощать его своими грехами. – Мы всегда это делали после.

Одарив брата Вана последней печальной улыбкой, она отправилась на встречу со своей королевой и с первосвященницей, святее уже некуда, своей церкви.

Портолес побывала внутри Самоцвета Диадемы только лишь раз, когда аббатиса Крадофил призвала ее в имперские войска, и в тот раз ее окружали тысячи других новичков на парадном плацу нижнего уровня Дома. Теперь она шла одна-одинешенька – каковы, на самом деле, все смертные в глазах Всемогущей Матери – по винтовым лестницам, высеченным в окостеневшем трупе вулкана, заключавшем в себе Диадему, – продвигаясь из города внизу в замок наверху. Это было бы ошеломляющее и устрашающее путешествие, даже если бы ей предстояла встреча только с папессой, но то, что багряная королева тоже будет присутствовать, наполняло Портолес истинным ужасом.

Портолес страшила не только грозная репутация королевы Индсорит, но и тревога, растущая из непонимания, насколько тверда почва под ее ногами теперь, после новых сейсмических подвижек в политике. Бо́льшую часть жизни Портолес учили, что королева Индсорит – лишь вторая после папы Шанату в глазах Падшей Матери, и после молитв Черному Папе каждый послушник обращал молитвы к багряной королеве, живущей в своем замке в древней столице, Змеином Кольце.

Но потом Вороненая Цепь объявила королеву Индсорит предательницей Падшей Матери, и в последовавшей гражданской войне Портолес сражалась с войсками женщины, которой не так давно поклонялась… А дальше папа Шанату объявил о перемирии, перед Советом Диадемы снял с королевы отлучение – и быстро ушел с поста, который унаследовала его племянница, ставшая Черной Папессой. И как будто все было мало запутано, после установления прочного мира королева Индсорит перевезла свой двор обратно в Диадему и впервые за почти двадцать лет стала повелевать из Багряного тронного зала. Теперь старая королева и новая первосвященница из одного пространства управляли каждая своей сферой. За несколько коротких месяцев Портолес перешла от убийства имперцев в битве при Броки к службе у одного из имперских полковников в качестве личного телохранителя… каковой должности оказалась прискорбно неадекватна.

Неудивительно, что презренная анафема испытывала трудности с верой даже до того, что в повестке назвали «инцидентом в Курске»: как и все ее чудовищное племя, Портолес была рождена для греха, и только вмешательство Вороненой Цепи принесло благодать и добродетель в ее грубое и глупое сердце. Она не могла понять, как кто-то, пусть даже багряная королева, может быть в один год отлучен от церкви, а потом, когда война пошла неудачно для Вороненой Цепи, – объявлен духовно равным Черному Папе. Брат Ван жестко предостерегал от задавания вопросов, недоступных ее пониманию, но сестра Портолес ничего не могла с собой поделать: она хотела, чтобы мир снова обрел смысл, как было в ее юности. Как ни печально, Портолес проигрывала войну, которую вела со своей демонической природой, а теперь, когда она фактически убила полковника Хьортта, ей не будет спасения: две самые святые женщины в мире увидят ее такой, какая она есть.