– Расскажешь всю правду – налью до краев.

– Пришла я крестик сдавать. Нашла его на помойке. А Чванов был один, кухарка, как на грех, на рынок ушла. В меня тут словно бес вселился, нашептывать стал: «Убей его, убей!» Схватила я нож со стола и в горло ему и воткнула. Потом разбила витрины, забрала заклады с иконами и домой пошла. Всё! Наливай.

– Врешь! Не так дело было. Во-первых, ты с Кешкой была…

– Ты что, свечку держал? Одна я была. Наливай! Иначе не скажу больше ни слова.

Крутилин наполнил стакан до краев и подал Ефросинье. Та жадно выпила.

– Последний вопрос: как Кешку твоего найти? – спросил начальник сыскной.

Вмиг опьяневшая баба показала ему кукиш:

– Накося-выкуси тебе, а не Кешку. Всё! Я пошла!

Фроська встала. Крутилин вынужден был дернуть сонетку. Дверь открылась, вошел надзиратель:

– Отведи её обратно.

Тот взял под козырёк.

Глава восьмая

Двадцать пять лет тому назад…

17 июля 1848 года оба батальона 80-го пехотного кабардинского полка выступили из Ходжал-Махи обратно в свои квартиры на Кумыкской плоскости. На пятый день перехода из Темир-Хан-Шуры в Чир-Юрт войска вышли к одному из притоков Сулаха. Солнце пекло нещадно, люди и лошади изнывали от жары. Не дожидаясь выставления пикетов, капитан Чванов направил лошадь к берегу. За ним своим ходом увязался и его слуга, крепостной человек Василий. Как только Чванов въехал в воду, из окрестных кустов выскочили горцы и, приставив кинжал к его горлу, схватили капитана за волосы и принялись вплавь переправлять на другой берег. Васька, поверни бы он тут же к своим, мог спастись, но он бегом ринулся выручать хозяина и тоже был пленен.

Исчезновение капитана и его слуги обнаружили через четверть часа, когда наконец были выставлены пикеты. После долгих безуспешных поисков пришли к выводу, что Чванов со слугой утонули вместе с конем в водовороте.

Перебравшись на другой берег, горцы спрятались в зарослях, заткнув пленникам рты. А когда батальоны, бросив поиски Чванова, возобновили переход, отвели капитана и его слугу в горы, где на одной из полян их ожидали лошади. Офицера опутали веревками и усадили на его же коня. Васька же дальнейший путь проделал на лошадях горцев. На каждом привале его пересаживали к другому всаднику, привязывая одну руку к спине абрека, а вторую – к его кушаку.

Когда стемнело, заехали в какой-то аул. Пленников заставили прыгнуть в вонючую яму, куда ближе к ночи на веревках спустили кувшин с водой и сыскиль, кукурузную лепешку.

– Какую же дрянь они едят, – сказал Васька, быстро проглотив свою порцию. – Такая черствая, что зуб сломать можно.

– А ты ешь медленно, не торопись. Нам теперь спешить некуда, – произнес Чванов, отламывая кусочки от лепешки.

– А среди горцев и русский имеется, – сообщил Васька. – Афанасием звать.

– Дезертир?

– Наверно. С ним не так скучно ехать. Хоть поболтали.

– О чем?

– Ну, он рассказал, что беглых тут не обижают, что Богу нашему молись сколько хошь. А в тех аулах, где русских много, даже церкви построили. И самогон пить разрешают.

– Ну а ты что рассказал?

– Откуда родом, про ваше поместье…

– Вот болван!

Утром поглядеть на пленников собрался весь аул от мала до велика. Чванова с Васькой вытащили из ямы и поставили у стенки сакли. Женщины плевались, ребятишки бросали в пленников камушки, мужчины смотрели исподлобья. Позавтракав опять же сыскилем, тронулись в дальнейший путь. В тот аул, откуда похитители были родом, прибыли только вечером. Жители встретили своих мужчин как героев, с гиканьем и выстрелами из ружей. Как и утром, пленников оплевывали и закидывали камушками, а затем отвели на какой-то обрыв и поставили у самого края. Горцы отошли на десять шагов, зарядили ружья и нацелили на Чванова с Васькой. Тот упал на колени:

– Пощадите, люди добрые. Я ведь не солдат. Никогда в вас не стрелял.

– Встань, не позорь меня, – скомандовал Чванов.

– Не убивайте, – выл Васька.

Женщины, стоявшие за спинами мужчин, вдруг будто по команде бросились вперед и встали между пленниками и нацеленными на них ружьями. Все стали громко кричать и ругаться. Васька, поняв, что женщины их защищают, пытался целовать им юбки.

– Встань, говорю. Это спектакль. Нас просто хотят запугать.

– Вы… вы уверены? – спросил Васька.

– Да вставай же…

Как только Васька поднялся, высокий рыжебородый горец в красной черкеске громко гаркнул, и вся толпа тут же замолкла. Пленников повели обратно в аул. На площади обоих заковали в ножные кандалы, потом отвели в какую-то саклю и заперли.

– Ты же мужик, а ведешь себя как баба, – принялся выговаривать слуге Чванов.

– Так ведь нас расстрелять хотели. А я не хочу помирать. Ведь и жить ещё не начинал. Все время с вами мотаюсь. Ни кола, ни двора, ни семьи.

– Незачем им нас убивать. Им выкуп нужен. Для него они нас и поймали.

– Афонька тоже про выкуп говорил. А сам вместе с абреками ружье на нас наставил.

– Это всё для того, чтобы я посговорчивее был, чтобы выкуп побольше заплатил.

– А кормить нас сегодня будут? В животе страсть как урчит.

– Меня будут. Я пленник ценный, с голода мне помереть не дадут.

– А меня?

– Будешь вести себя как тряпка, об тебя станут ноги вытирать. Держись с достоинством.

– Где ж его взять подневольному человеку?

Чванов как в воду глядел. Через час их привели в саклю, где пировали похитители. В честь удачной «охоты» был зарезан баран. Горцы, сидевшие вокруг огня, потеснились, освобождая место для пленников. Одна из женщин – те сидели отдельно у самого порога – подала Чванову и Ваське по миске с едой. Сосед капитана протянул им кружки, в которые щедро налил ароматного самогона.

– Ты и есть дезертир Афонька? – уточнил Чванов.

– Он самый. А тебя как звать-величать?

– Ты мне не тычь.

– А то что? На гауптвахту посадишь? Сквозь строй прогонишь?

– Как тебя звать, урус? – прекратил перепалку горец в красной черкеске.

– Капитан Чванов Иван Иванович. А тебя, абрек?

– Ахмет. Я тут главный. Под моим началом…

Хотя Ахмет вполне сносно лопотал по-русски, но числительных больше сотни он не знал, поэтому закончил за него Афонька:

– Пятьсот человек.

– И жизнью ты обязан мне. Я тебя спас у скалы. Помнишь?

Чванов усмехнулся.

– Зря смеешься, капитан, – опять вступил в разговор Афонька. – В этом ауле за год погибло четырнадцать человек. Люди очень злы на русских.

– А ты тоже зол на русских? Или ты теперь не русский?

– Русский. Но служу не Белому царю, а имаму Шамилю.