— Здесь? Ты попросила меня остаться прошлой ночью… У меня было предчувствие, что поутру ты об этом не вспомнишь.

Она прошла к плите, взяла в руки кофейник и налила себе полную чашку.

— Спасибо, что сварил кофе. — Моника искоса посмотрела на него и указала на стол:

— Зачем ты их выложил?

— Хотел получше ее узнать. И попытаться помочь тебе разобраться в причинах, побудивших ее поступить с тобой подобным образом.

— Я так и думала, — небрежно кивнула Моника и, сделав глубокий вдох, села на стул. — Остин, я знаю, что наговорила много глупостей прошлой ночью. Это из-за шока, вызванного пожаром.

— Не обманывай меня, Моника. Я же все время был с тобой, помнишь? Всю ночь сжимал тебя в объятиях, пока ты плакала.

— О, Господи, — опустила она глаза в смущении.

— Послушай, здесь нечего стыдиться. Прошлой ночью ты прошла сквозь преисподнюю и спаслась. Не знаю, вынес ли бы я подобное… — Он сел на корточки перед ней и робко положил ладонь на ее руки. Она не скинула ее, и это был добрый знак. — Моника, я хочу помочь тебе разобраться с этим.

— С чем, Остин? Все, во что я верила, разбилось вдребезги и разлетелось на множество осколков… Их уже не собрать и не склеить… Но как дальше жить? Я потеряла себя и не знаю, кто я, и что здесь делаю, и даже чего хочу. Сплошной хаос…

— Я знаю, кто ты.

— Интересно! И кто же?

— Прекрасная женщина, которая всю жизнь сражалась против целого мира… в одиночку. Сильная. Добрая. И доверчивая.

— А еще дура.

— Ничего подобного.

— А ты приглядись повнимательнее. Моника Скай была настолько глупа, что ни разу не подумала о себе. Жила одними бабушкиными мечтами. Без собственной цели. — Она уставилась на него со стеклянным блеском в глазах. Остин побледнел. Ему не нравилось выражение ее лица. Никогда раньше он не видел ее такой. — Я хочу выяснить, кто я такая, Остин. И я не хочу, чтобы ты вмешивался, пока я буду это делать, — сказала она и выдернула руку из-под его ладони. Он сглотнул комок в горле, не будучи готовым к подобному повороту событий.

— По-моему, это не очень удачная идея.

— Это моя жизнь, и я вправе распоряжаться ею по-своему, — твердо заявила она.

Он принял ее вызов, и в его глазах появилась не меньшая решительность, чем была у нее.

— Ладно. Держу пари, что ты сделала не правильный выбор. Но ты должна убедиться в этом сама. Я оставлю тебя одну. На столько, на сколько пожелаешь.

— Замечательно.

— Но если ты переменишь решение, тебе достаточно лишь поднять эту трубку. — Он указал на телефон. — Обещай, что сделаешь это.

— А если нет?

— Тогда я не уйду.

— Хорошо. Обещаю. Но я не изменю своего решения.

— Ты всегда так упряма?

— Да.

Остин не мог стронуться с места. Что-то не позволяло ему уйти. Он не понимал, что с ним творится. Ей необходимо какое-то время побыть одной. Но проклятье! Он хотел, чтобы она нуждалась в его помощи, нуждалась в нем!

— Я ухожу, — сказал он.

— Так уходи же, — велела она.

Наконец он повернулся и покинул хижину.

Ее передернуло, когда она услышала, как хлопнула дверь. «Я права, подумала Моника. — Он не любит меня. Он всего лишь добр ко мне. По-соседски. Как Харрисоны. Но этого мне больше не нужно». Моника посмотрела на свои руки. Удивительно. Она так крепко сжимала чашку, что отломила ручку.

Потом она села в свой тряский грузовик и поехала к доктору.

Доктор сменил повязки на ее спине, смазал ожог антибактериальной мазью.

— Вот что я тебе скажу, Моника. На месте ожогов у тебя останутся шрамы.

— Меня это не волнует, — солгала она.

— И еще. Я знаю, что тебе очень больно из-за полученных ран. И хотя я крайне редко прибегаю к обезболивающим лекарствам, но в твоем случае сделаю исключение.

— Мне ничего не нужно, доктор.

— Нет, нужно. Просто ты слишком горда, чтобы попросить об этом.

— Горда?

— Фамильная черта рода Скай, — сказал доктор и достал из шкафчика упаковку таблеток. — Возьми с собой. Принимай по одной через каждые шесть часов. Не более четырех в сутки. Прошлой ночью ты была в шоке, и это притупило боль. Теперь боли усилятся, а лекарство их ослабит.

— Спасибо, — согласилась она, делая вид, что рассматривает надпись на упаковке.

— Что такое, Моника? — спросил доктор после долгой паузы.

— Вы любили бабушку, да?

— Конечно. Восхищался ее… чудачествами и всем прочим.

— Чудачествами?

— Полагаю, что тебе они известны лучше, чем кому бы то ни было, — произнес доктор со смешком.

— Я не уверена в этом. Скажите, в чем, по-вашему, было главное ее чудачество?

Доктор посмотрел на нее изучающим взглядом.

— Откуда такие мысли, Моника?

— Когда я была в сарае прошлой ночью, — промолвила она после продолжительного молчания, то нашла там альбом со старыми фотографиями. Я увидела… нечто странное. Такое, что не вязалось с теми историями, которые бабушка рассказывала мне о себе и о моей матери.

— О твоей матери? — Доктор остолбенел.

— Что вам известно, доктор?

— По-моему, будет лучше, если ты расскажешь мне, что именно ты узнала и что по этому поводу думаешь, а я буду поправлять по мере необходимости.

Моника изложила свою версию событий и свое предположение о том, что Роза была влюблена в Вернона Хайстетлера.

— Это правда или нет?

— Правда.

— Тогда почему никто не рассказал мне об этом? Почему вы не рассказали?

— А зачем? Что это изменило бы в твоей жизни?

— По крайней мере, я бы понимала, отчего Хайстетлеры смотрят на меня как на зачумленную, стоит мне лишь появиться в аптеке.

— Ерунда.

— Нет, не ерунда. Есть еще кое-что… Вам известно, вкладывал ли мой дедушка деньги в строительство аптеки?

— Разумеется, вкладывал.

— И об этом я не знала…

— Не гляди такой букой. Никто, включая твою бабушку, не желал тебе вреда. Возможно, у Аделаиды были причины не посвящать тебя в детали некоторых обстоятельств, ну и что? Я первым готов признать, что она была эгоистична и деспотична, ну и что? Она любила тебя. Беспокоилась за тебя. Заботилась о тебе. Делала для тебя куда больше, чем другие родители делают для своих детей.

— Она устроила так, чтобы моя мама не вышла замуж за Вернона Хайстетлера.

Доктор взлохматил свои бакенбарды.