рассказать, что она была первая и ни с кем уже не было того, что с нею, как рассказать про смуглые ноги, про гладкий живот, твердые маленькие груди, крепко обнимавшие руки, быстрый, ищущий язык, затуманенные глаза, свежий вкус рта, потом болезненное, сладостное, чудесное, теснящее, острое, полное, последнее, не кончающееся, нескончаемое, бесконечное – и вдруг кончилось, сорвалась большая птица, похожая на филина в сумерки, только в лесу был дневной свет и пихтовые иглы кололи живот. Вот так же, если прийти на то место, где недавно жили индейцы, по запаху чувствуешь, что они тут были, и все пустые склянки из-под лекарств и жужжание мух не могут заглушить запаха душистых трав, запаха дыма и еще одного, похожего на запах свежевыделанной куньей шкурки. Никакие анекдоты об индейцах, никакие старые скво этого изменить не могут. Не может изменить и тошнотворный сладковатый запах, идущий от них. Не может изменить и то, чем у них кончилось. Но важно, как это кончилось. С ними со всеми кончалось одинаково. Когда-то это было хорошо. А теперь нет ничего хорошего.

И о другом. Подстрелить одну птицу на лету – все равно что подстрелить сотню птиц. Все они разные и летают по-разному, но ощущение одинаковое, и последняя так же хороша, как и первая. За это он может благодарить отца.

– Тебе они, может, и не понравились бы, – сказал Ник сыну, – впрочем, нет, они славные.

– А дедушка тоже жил с ними, когда был маленький?

– Да. Когда я спросил, какие они, он ответил, что у него много друзей среди индейцев.

– А я буду жить с ними?

– Не знаю, – сказал Ник. – Зависит от тебя.

– А когда мне подарят ружье и я пойду на охоту?

– Когда тебе будет двенадцать лет, если я увижу, что ты умеешь быть осторожным.

– Хорошо бы, если б мне уже было двенадцать.

– Будет и двенадцать. Все в свое время.

– А какой был дедушка? Я его не помню, помню только, что он подарил мне ружье с пробкой и американский флаг, когда мы приехали из Франции. Какой он был?

– Как тебе сказать? Он был прекрасный охотник и рыболов, и глаза у него были замечательные.

– Он был лучше, чем ты?

– Стрелял он гораздо лучше, а его отец – без промаха.

– Ну уж, верно, не лучше тебя.

– Нет, лучше. Он стрелял очень быстро и метко. Я любил на него смотреть во время охоты. Ему не нравилось, как я стреляю.

– Почему мы никогда не съездим на могилу к дедушке?

– Мы живем совсем в другом месте. Это очень далеко отсюда.

– Во Франции это было бы не важно. Во Франции мы бы поехали. Нельзя же мне не побывать на могиле у дедушки.

– Как-нибудь поедем.

– Когда ты умрешь, хорошо бы жить где-нибудь поближе, чтобы можно было съездить помолиться к тебе на могилу.

– Надо будет подумать.

– А можно всех нас похоронить в каком-нибудь удобном месте. Например, во Франции. Вот было бы хорошо!

– Не хочу, чтобы меня похоронили во Франции, – сказал Ник.

– Ну, тогда надо найти удобное место в Америке. Хорошо бы нас всех похоронить на ранчо.

– Неплохо придумано.

– Тогда по дороге на ранчо я бы заходил помолиться на могилу к дедушке.

– Ты очень трезво рассуждаешь.

– Как-то нехорошо, что я ни разу не побывал на могиле у дедушки.

– Придется побывать, – сказал Ник. – Вижу, что придется.

Из книги «Снега Килиманджаро»

Снега Килиманджаро

[35]

Килиманджаро – заснеженная гора высотой 19 710 футов, самая высокая в Африке. Масаи называют ее западную вершину Ngàje Naài, Дом бога. На ней лежит иссохший, замороженный труп леопарда. Никто не знает, что понадобилось леопарду на такой высоте.

– Самое удивительное, что это не больно, – сказал он. – Так и понимаешь, что все началось.

– Правда?

– Чистая правда. Но прости за вонь. Тебе, должно быть, противно.

– Не надо так говорить. Пожалуйста.

– Погляди на них, – сказал он. – Интересно, что их привлекает, вид или запах?

Он лежал на койке под сенью раскидистой мимозы и смотрел на раскаленную равнину, где непристойно расселись три крупные птицы. Еще десяток кружил в небесах, их тени стремительно скользили по земле.

– Они здесь с того дня, как сломался грузовик, – продолжил он. – Но сегодня впервые опустились на землю. Поначалу я очень внимательно следил за их полетом, на случай, если захочу вставить их в рассказ. Теперь это кажется глупым.

– Прошу тебя, перестань, – сказала она.

– Я просто болтаю, – ответил он. – Мне так намного легче. Но не хочу тебе мешать.

– Ты прекрасно знаешь, что мне это не мешает, – возразила она. – Но я очень переживаю, что ничего не могу сделать. Думаю, нужно успокоиться и ждать, когда прилетит самолет.

– Или когда не прилетит.

– Пожалуйста, скажи, что мне делать. Ведь я могу сделать хоть что-то?

– Например, отрезать мне ногу – вдруг поможет, хотя я в этом сомневаюсь. Или пристрелить меня. Теперь ты меткий стрелок. Ведь я научил тебя стрелять, верно?

– Пожалуйста, не говори так. Может, почитать тебе?

– Почитать что?

– Что угодно из того, что мы еще не читали.

– Я не смогу слушать, – ответил он. – Мне легче говорить. Мы спорим, и это помогает убить время.

– Я не спорю. Терпеть не могу спорить. Давай не будем ругаться. Постараемся успокоиться. Может, сегодня приедет другой грузовик. Может, прилетит самолет.

– Я не хочу шевелиться, – сказал он. – Я шевелюсь, только чтобы ты не нервничала.

– Это трусость.

– Почему не позволить человеку умереть спокойно? Зачем обзывать меня?

– Ты не умрешь.

– Не говори ерунды. Я уже умираю. Спроси этих мерзавцев. – Он посмотрел на огромных грязных птиц, которые сидели, нахохлившись, втянув лысые головы в плечи. Четвертая приземлилась на равнину, пробежала несколько шагов и медленно проковыляла к остальным.

– Они есть возле любого лагеря. Обычно их не замечаешь. Ты не умрешь, если не сдашься.

– Где ты это вычитала? Не будь дурой.

– Подумай о ком-нибудь.

– Боже ты мой, – вздохнул он, – ведь это мое ремесло.

Он замолчал, глядя сквозь знойное марево на заросли кустарника. Несколько газелей Томсона казались крошечными светлыми пятнышками на желтом фоне. Вдалеке виднелось стадо зебр, белое на зеленом. Это был хороший лагерь под раскидистыми деревьями у холма, с чистой водой, а поблизости – почти пересохший источник, куда по утрам прилетали рябки.

– Хочешь, я тебе почитаю? – спросила она. Она сидела на парусиновом стуле рядом с его койкой. – Поднимается ветер.

– Нет, спасибо.

– Может, приедет грузовик.

– Мне плевать на грузовик.

– А