проводил взглядом венецианские суда, вскоре скрывшиеся за горизонтом, и понял, что у него появился шанс. Собрав все корабли, еще державшиеся на воде, он в последнем отчаянном рывке бросил остатки своего разбитого флота против вражеских галеонов – разумеется, не ожидавших атаки. Его расчет оправдался. Венецианцы были захвачены врасплох и едва успели перейти в боевое построение. Вдобавок их крупные суда, уже освободившиеся от балласта и провизии, сидели на воде так высоко, что многие из них опрокинулись и утонули, когда в пылу битвы все воины сгрудились у бортов. По крайней мере дочь византийского императора Анна Комнина в известной книге о правлении своего отца утверждала именно так[68]; но, честно говоря, трудно поверить, чтобы такие опытные моряки, как венецианцы, допустили столь грубую оплошность. Анна оценила потери венецианцев в 13 тысяч человек и добавила, что многие также попали в плен, а затем с довольно типичным для нее нездоровым удовольствием перечислила истязания, которым подверг пленников Роберт. Наконец, Анна описывает вымышленное четвертое сражение, в котором венецианцы якобы поквитались со своими врагами, но этот эпизод лишь отражает ее жажду возмездия. Ни в венецианских хрониках, ни в каких-либо других источниках о четвертом сражении не упоминается; да и если бы эта серия битв увенчалась победой республики, дож Доменико Сельво наверняка избежал бы бесславного смещения с должности.

По поводу того, оставался ли Доменико во главе флота, когда тот был разгромлен нормандцами, имеются некоторые сомнения. Если да, то постигшая его плачевная участь была отчасти заслуженной. Но в иных отношениях его политика приносила неплохие результаты. Благодаря рвению и энтузиазму, с которым он откликнулся на призыв Византии о помощи, Венеция снискала неувядающую благодарность императора Алексея, не замедлившего придать своим чувствам ощутимое материальное выражение: он назначил ежегодные субсидии всем церквам Венеции, и в том числе особую подать (которая, по словам Гиббона, «была тем более приятна венецианцам, что собиралась с их соперника – города Амальфи»[69]) в казну собора Святого Марка, даровал венецианцам право на обустройство якорных стоянок и складов по берегам Золотого Рога и, наконец, в 1082 г. расширил старые торговые привилегии вплоть до полного освобождения венецианских купцов от всех налогов и пошлин на всей территории империи. Важность последней уступки трудно переоценить. Перед венецианцами в одночасье открылись необъятные и манящие новые территории, на которых они стали, в сущности, полноправными хозяевами. По выражению великого французского византиниста Шарля Диля, «император распахнул перед ними врата Востока. С этого дня Венеция стала мировой торговой державой».

И все же остается фактом, что Венеция потерпела поражение – и, более того, поражение унизительное. Она потеряла своих лучших воинов. Из девяти больших галер – самых крупных и тяжеловооруженных кораблей ее флота – две перешли в руки нормандцев, а остальные семь пошли на дно, и все это – по вине каких-то выскочек, не имевших опыта в судовождении и плававших на жалких корытах, что держались на воде только чудом! Между тем нормандцы снова взяли под контроль подступы к Адриатике. Венецианцы не могли предвидеть, что всего через несколько месяцев Роберт Гвискар умрет от тифа на острове Кефалония, что его армия, пораженная тем же недугом, распадется и нормандская угроза исчезнет сама собой – так же внезапно, как появилась. На тот момент республике требовался козел отпущения, и никто не годился на эту роль, кроме дожа.

Все кончилось очень быстро. Сельво, по-видимому, даже не пытался защищаться. Его отстранили от власти и упрятали в монастырь, а к концу года в должность вступил его преемник. Вероятно, Доменико был морально сломлен, и возможность снять с себя бремя власти его только порадовала; но, так или иначе, его правление, начавшееся с таких радужных перспектив тринадцать лет назад, закончилось печально.

Историк Андреа Дандоло утверждает, что новый дож Витале Фальеро «посредством посулов и даров убедил народ изгнать предшественника»[70]. Возможно, так оно и было; но Дандоло писал через два с половиной века после этих событий, а его хроника к этому моменту становится настолько схематичной и неточной, что осуждать Фальера на основании единственного такого заявления едва ли возможно. По словам английского историка Френсиса Ходжсона[71], «за десять лет его правления не произошло почти ничего значительного, но и ровным счетом ничего, что нанесло бы ущерб процветанию республики». Итог не хуже любого прочего.

Однако на эти годы пришлось одно из величайших событий в истории Венеции – освящение нового собора Святого Марка, того самого, который сохранился до наших дней. Работа над этим, третьим по счету зданием, воздвигнутым на том же месте за последние 250 лет, со времен прибытия мощей евангелиста, началась еще при доже Контарини. С еще бóльшим энтузиазмом ее продолжил Доменико Сельво, который даже постановил, что всякое венецианское торговое судно, прибывающее с Востока, должно иметь на борту, в составе груза, мрамор или резные украшения для отделки собора Святого Марка. Сельво пригласил художников из Равенны, создавших мозаики, которыми по сей день славится эта базилика[72]; и хочется надеяться, что летом 1094 г. бывшего дожа выпустили на день-другой из монастыря и разрешили присутствовать на церемонии освящения собора. Если да, то, быть может, он увидел и одно из тех немногих чудес, которыми гордились жители Венеции – вообще-то, уже в те времена люди приземленные и не склонные к полетам фантазии.

В 976 г., когда первоначальную базилику погубил пожар, мощи святого Марка, согласно преданию, исчезли бесследно. В то, что они сгорели, никто не верил; проблема, однако, заключалась в том, что все три человека, которые знали, где в точности хранится реликвия, погибли при пожаре. Когда наконец достроили новое здание, был объявлен трехдневный пост для всех горожан. Дож и патриарх со всеми епископами и священниками лагуны на протяжении этого времени усердно молились о повторном обретении драгоценной реликвии. На третий день (25 июня) их молитвы были услышаны. Посреди торжественной мессы из южного трансепта внезапно донесся оглушительный грохот. Взоры присутствующих обратились туда, и все увидели, что одна из несущих колонн храма рухнула, а под ней открылось отверстие, из которого торчала человеческая рука. Все поняли, что она принадлежит евангелисту; среди всеобщего ликования мощи святого извлекли из тайника и перезахоронили в крипте собора. Там они и оставались до 1836 г., а затем были перенесены под главный алтарь, где находятся и по сей день[73].

Вправду ли освящение третьей, и последней, базилики Святого Марка сопровождалось столь наглядным знамением милости Божьей, или это всего лишь легенда, но само появление этого собора имело огромное значение