Прикольно! Я до того не знал, что девчонки не просто дуры, а… как бы это сказать… ну, типа мозги у них по-другому работают. Очень интересно было, я даже, чтобы ноги не уставали, табуретку с кухни приносил и садился возле двери. Один раз, правда, сеструха запалила — резко дверь открыла, а тут такой я… Ну поскандалила, родителям заложила. Я больше не подслушивал, но к тому времени я и так про них всё знал. В четвёртом классе оно не сильно помогало, зато к седьмому я любую мог запросто в кино позвать, коленки не тряслись. Не то что Никитос! Вот не понимаю человека, у него же тоже старшая сестра, что, трудно было посоветоваться? Или хотя бы послушать, о чём она с подружками треплется.

Короче, девчонок я не боялся, а с Катей даже пару раз целовались, только она не очень целуется. Сразу видно — неопытная.

Но одна загадка меня всё время мучила. Сеструха с подругами очень любила про любовь перетереть. Ну, типа там, чтобы голова кружилась от одного только взгляда. Или: «А он как посмотрит — у меня туман перед глазами!» У каждой хоть по разу голова кружилась и туман был. А ещё иногда всё лицо гореть начинало или там во рту пересыхало. Или: «Сердце так — бух-бух-бух!»

У меня такого ни разу не было. То есть во рту иногда пересыхало, но это если я, например, в футбол долго играю или спорю с кем-нибудь. А тумана вообще никогда, и голова кружилась только на крыше соседней стройки, куда я на спор залезал. Кстати, и сердце тогда бухало. Но это от высоты, а вот чтобы от любви — ну ни разу! Я решил, что это такая девчоночья особенность, а у пацанов любовь по-другому случается. Или вообще у нас никакой любви не бывает.

Но однажды я всё это на себе попробовал.

Сижу это я на истории, ничего такого не ожидаю. Ну голова немного побаливает, но это у меня всегда так в понедельник на первом уроке. И тут смотрю на Катю, которая через проход сидит — и вдруг туман перед глазами! Серьёзно! Я удивился, конечно, проморгался, глаза протёр… вроде туман прошёл. Но зато чувствую, что щёки гореть начинают. Я и тут не въехал, что творится, но когда во рту пересохло и сердце бухать начало — тогда сообразил.

Вот она, любовь!

Я так ошалел, что не услышал, как меня историца вызвала, не дождалась ответа и пару влепила. Витька меня всего локтем истыкал, а я сижу и туплю. Только иногда на Катю гляну — и меня пот прошибает.

Как до перемены дожил, не помню. Хотел к Кате подойти и что-то сказать, но во рту сухо, слова застревают. Да и что я ей скажу? «Я тебя люблю!» — чтобы весь класс ржал? Всю перемену на неё молча пялился, кажется, напугал. А на втором уроке туман в глазах, вата в ушах, чувствую — весь горю. И такой про себя думаю: «Круто! Вот чего девчонки от неё тащатся, от любви-то!» Но как-то смутно думаю, как не про себя.

А потом математик мне лоб потрогал, что-то спрашивал, но я к тому времени уже вообще ничего не соображал…

…Пришёл в себя дома, с холодной грелкой на лбу. Мама вокруг меня бегает, что-то противное пить заставляет. Оказалось, у меня жар был за сорок. Математик меня к врачу отвёл, тот «скорую» вызвал, маме позвонил.

Короче, не любовь это была, а респираторный вирус. Я под это дело всю неделю просачковал. В пятницу Катя набралась смелости и пришла навестить. Родители на работе, сеструха в универе. Мы с Катей опять целовались.

Кстати, мне понравилось гораздо больше, чем в первые два раза. То ли она целоваться где-то научилась, то ли я в неё всё-таки немного влюбился.

Вероника Александровна, редактор с тридцатилетним стажем, иногда брала работу на дом. Не только ради денег — просто кругом столько безграмотности и неумения составлять слова в предложения! Даже на телевидении! Вероника Александровна надеялась хоть чуть-чуть повлиять на ситуацию, причесав и пригладив ещё несколько статей, речей и рукописей.

Она как раз трудилась над выступлением одного прославленного академика, когда в квартиру влетел, как метеор, её внук и душевная боль — Никита.

— Баб! — заорал он с порога. — Короче…

Вероника Александровна чуть не застонала. Прославленный академик был по образованию агроном, и править его мудрые мысли оказалось сущим мучением. А тут ещё внук со своим «короче». А ведь она ему тысячу раз говорила!

— Без «короче»! — строго сказала Вероника Александровна, не отрываясь от распечатки.

Никита приплясывал от нетерпения, но спорить не стал — так ему хотелось поведать хоть кому-нибудь распирающую его новость.

— Смотри… — начал он, но и это слово бабушка-редактор считала паразитом.

И не без оснований.

— Без «смотри»! — и она быстрой рукой черкнула в лежащей перед ней странице.

Так хирург-онколог стремительно вырезает злокачественную опухоль, пока она не дала метастазы.

Внук сжал кулаки. Он знал — когда бабушка в таком состоянии, лучше подчиниться.

— Типа…

— Какое «типа»? Что за «типа»?! — Вероника Александровна бросила на внука свирепый взгляд поверх очков.

Это был взгляд советского снайпера, который взял на мушку фашистского фельдмаршала. От бессилия Никита замахал руками.

— Баб! — почти заплакал он. — Короче, смотри!

— Никита!

— М-м-м… Короче…

— Без «короче»!

— Ну… типа, смотри…

— Никита, что я тебе говорила по поводу слов-паразитов?

— Что? А, ну да… Короче, смотри…

— Без «короче»! И без «смотри»!

— Типа… то есть… короче… нет-нет! Баб! Смотри…

— Никита!

Бедный Никита в отчаянии тряс кулаками перед носом Вероники Александровны, но она не собиралась сдаваться. И, как назло, внук не мог начать рассказ без слов, которые вызывали у бабушки изжогу.

— Баб! Ну чё ты? Смотри… Ой, блин…

— Никита! — Вероника Александровна поняла, что повышает голос на ребёнка, и постаралась взять себя в руки. — Если я ещё услышу от тебя эвфемизм грязного выражения…

— Ну ба-а-аб! Ты послушай! Смотри… Нет! Я… в смысле… ну, короче…

Никита понял, что ещё немного — и он выхватит у бабушки стопку листов и порвёт на мельчайшие кусочки. Он закусил губу и тихонько завыл. Вероника Александровна не собиралась приходить ему на помощь.

Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не зазвонил домашний телефон. Никита схватил его, как умирающий от жажды в пустыне путешественник хватает флягу с водой.

— Да? Ага… — По лицу внука бабушка догадалась, что фляга оказалась пустой. — Баб, это тебя!

Сунув Веронике Александровне трубку, Никита помчался на кухню, на ходу доставая мобильник. Бабушка проводила его неодобрительным взглядом и только после этого поднесла телефон к уху: