Трещина на стене рассыпается скользким ехидным смешком раскрытой пасти.

Бам-бам-бам!!!

Шелестит в старом шкафу у освещенной стены.

Шелестит кринолином светлого платьица в темных пятнах.

Шелестит спутанными льняными волосами мертвой девочки на фарфоре куклы.

Бам-бам-бам!!!

Воет ветер в открытом лючке-вьюшке печки-голландки.

Воет сама печь и ее ледяные стенки в белых и голубых изразцах.

Воет каждая щель между любым из изразцов и ведьмы с оборотнями на них.

Бам-бам-бам!!!

…Не стой и беги, пытайся укрыться и не суйся ко входу… только не туда…

Тьма прячет в себе огромное мохнатое чучело, блестящее глазками и клыками приоткрытой пасти. Чучело ловит блики луны и злобно подмигивает левым янтарным глазом. Когти чучела острее ножа мясника и длиннее мачете наемника.

Наемник умер и не вернется за ней. Наемник обещал ей помощь и не сдержал слова. Наемник вернется за ней, холодный, пахнущий сладко и страшно. Протянет руку и схватит за волосы, притянет к себе и будет, поскрипывая желтыми зубами и воняя стухшим мясом изо рта, есть ее лицо. А чучело станет держать и не пускать.

Как никогда не выпустит через вход сам дом.

Дом – старый, дом помнит хозяев еще до революции, дом сохранил и спрятал все нужное. Дом никогда не расскажет о тайнах и никогда не даст рассказать другим. Дом питается жертвами, их кровью, их плотью, их страхом, их агонией.

И сейчас у него есть кто-то, кто снова хозяин. И дом служит ему.

Проклятый старый черный дряхлый мертвый дом.

Кап-кап-кап… черная жижа с потолка… кап-кап-кап…

Бежать

Вперед. Вбок, снова вперед, вверх, вниз, вбок, вверх, вниз… мама…

Черные потеки лениво катились вниз. Дрожали зеркальными каплями в бледном лунном свете. Расползались по дряхлым половицам и влажно хрустели остатками обоев. Живая мертвая смола пахла страхом и жаждой. Тонкие и пока робкие паутинки тянулись к потерявшейся и брошенной друзьями девчонке.

Трещали сминаемые под ногами большущие наглые тараканы. Каракатицей отползая от аспидной дряни, она кричала. Страшно и молча вопила в собственной голове. Зубы колотились друг о друга за склеенными судорогой губами. Холодный пот вкрадчиво и липко струился в такт крови, заставлял дрожать каждую мышцу.

Льдистые осколки стекол скалились в окнах. Острые обломанные зубы гиблого старого дома не выпускали наружу. Лабиринт узких коридоров запутал и привел к булькающей жиже на чертовой стене. Влажно и неотвратимо та раскидывалась все шире. Живым капканом загоняла жертву в дальний угол. Прямо к началу лестницы вниз, к ее непроглядному провалу.

Темнота внизу жила своей жизнью. Возможно, даже более страшной. Даша косилась на черно-зеркальную полосу перед собой. Та перекатывалась и ползла к человечку на полу. Полностью закрывая тому выход. Кроме одного. Ведущего во мрак внизу. А оттуда…

Ших… Ших… Ших… Кто-то подволакивал ногу. Кто-то медленно и верно шел по лестнице. Кто-то явно недобрый.

Ших…

Назад, назад, прижаться к стене, упереться и закрыть глаза, закрыть…

Высокая, черная и узкая. Чуть подволакивающая ногу. Драные лохмотья сверху донизу. Пустота в прорехе капюшона. Лунное серебро по кривому серпу в руке.

Ших… Ших… Ших…

Уже рядом. Левая рука тянется, тянется к ней, холодом и смрадом несет из дырки под капюшоном. Лохмотья стряхивают пыль, ложатся поверх широкого следа в толстом слое пыли на половицах…

Стоп!

Широкого следа?

Пыль толстым слоем?

Но ведь только что луна отражалась в крашеных досках?

След?

Что? Что бледнеет в дырке капюшона?

Кто ты?

Открой глаза!

Даша! Проснись! Проснись!!!

– Ах ты, тварь!

Даша успела перехватить ту самую руку. Не левую, мертво вцепившуюся в ее грудь. Правую, с черным и съеденным временем кухонным ножом. Бледную, сухую и холодную, пульсирующую венами под пальцами.

Вытянутое лицо, обтянутое пористо-белой кожей. Щель рта, воняющего разложением и старостью. Жидкие легкие волосы, прилипшие к круглой блестящей голове. Полуслепые глаза древней бабки, смотрящей на нее с испугом. Боишься? Правильно делаешь, звезда старая.

Испуганно смотрящая старуха по имени Ба только и успела, что моргнуть. А потом ее засосали в себя черные омуты глаз непонятной малолетки, вдруг пришедший в себя. Не сработал дар Ба, подаренный Бедой. Кабздец плешивой мутировавшей твари и ее невольным внучкам.

Это оказалось мерзко. Проснувшаяся темная сила вывернула наизнанку и саму хозяйку, и Ба. Подарила Даше все воспоминания вековой и казавшейся бессмертной убийцы из старого дома.

Нет, нет, нет… сухие, шелестящие губы лишь приоткрывались, как у рыбы на берегу. Глаза смотрели на Дашу, безумные в своем неожиданном страхе, в силе, сейчас бушевавшей внутри девчонки, выворачивающей наизнанку сознание самого старого существа, рожденного Бедой здесь, в Похвистнево. Нет-нет-не…

Даша встала, покачиваясь. Бледное существо, когда-то бывшее человеком, старательно делало два дела одновременно. Хрустко и со смаком жрало левую руку, глодая остатками зубов. А свободной, не смущаясь неудобств, всаживало нож под мотающиеся сухие груди. Раз за разом, снова и снова, брызгая черной в лунном свете кровью.

Ей было плевать. Подыхает так страшно? Сама напросилась. Даша шла вперед, пока держали ноги. Дрожащие и подкашивающиеся, но пока еще идущие. Шаг за шагом, шаг за шагом, к еле заметному раздолбанному выходу. Загребая пыль и почти падая, Даша шла.

Вонь отпустила лишь за порогом. Смрад склепа испугался холода. Оставил ее в покое. А вот внучки… Даша всхлипнула. Ба подарила ей ненужные воспоминания перед смертью и выпила ее почти полностью перед этим. Сука! Как же она справится с этими вот?…

Троица юрких искалеченных подростков, когда-то не съеденных Ба и порабощенных ее черной волей, уже ждала последнюю неудачную жертву своей ненастоящей бабки. И они даже не прятались в темноте.

– Ба умерла.

– Все наше.

– Еда, еда!!!

Луна серебрила лысые головы и полуголые тела. Пять рук и четыре ноги на троих. Да только сейчас хватит и их.

Даша сползла вниз, еле сумев достать нож, что дал Азамат. Рука дрожала. Удар есть лишь один. Сожрать себя заживо она не даст. Слезы катились по щекам. Удар только один. В горло и потом еще – полоснуть поперек. Будет больно, но не так страшно.

– Еда!!!

Удар должен быть один.

Нож звякнул о кусок асфальта у крыльца.