не бросают. Такие люди открываются не сразу. Находишь в них все новое и новое… Наверно, в ней говорит отцовская кровь, вот ее и тянет к интеллигентам вроде Бена.

Бен жил в маленькой гостинице, в переулке у старой набережной. На лестнице было темно, комната с балкончиком была под самой крышей. Кармелита жила на вилле у друзей. Много времени она проводила в комнате у Бена и иногда оставалась там на ночь. Лето выдалось исключительно счастливое.

— Если мы поженимся, — сказала она, — тебе почти не придется встречаться с отцом. Он работает и ни с кем не видится. А когда он не пишет, уезжает. Может быть, он опять женится, и тогда…

— Ну и что, — перебил он. — Я женюсь на тебе, а не на твоем отце.

Дора Каслмейн окончила курсы фонетистов, но никогда не работала по специальности. В тот год после рождественских каникул она устроилась на полставки в школу на Безил-стрит в Лондоне — там она должна была учить самых способных мальчиков, говоривших с грубым акцентом, правильному английскому произношению. Ее отец изумился.

— Деньги, деньги, вечно ты говоришь о деньгах. Давай займем. Кто же живет без долгов!

— Кто же даст нам в долг, отец? Не будь таким наивным.

— А что говорит Уэйт?

Уэйт был молодой человек из издательства, который занимался гонорарами Каслмейна, таявшими год от года.

— Нам и так заплатили больше, чем причитается.

— Ну что за вздор: ты — и вдруг учительница.

— Это кажется вздором тебе, — ответила она в конце концов, — но не мне.

— Дора, ты серьезно решила взяться за эту работу?

— Да. Я так этого жду!

Отец не поверил ей, но сказал:

— Мне кажется, Дора, теперь я стал для тебя обузой. Пожалуй, я обессилею и умру.

— Как Оутс на Южном полюсе, — прокомментировала Дора.

Он посмотрел на нее, она — на него. Они любили друг друга и понимали друг друга с полуслова.

Среди учителей она была единственной женщиной, да и положение у нее было особое. В учительской у нее имелся свой угол, и, желая всячески показать мужчинам, что она не намерена навязываться, Дора обычно, если была свободна, клала перед собой какой-нибудь еженедельник и погружалась в него с головой, поднимая глаза, только чтобы поздороваться с преподавателями, которые входили в учительскую, держа стопки тетрадей под мышкой. Доре не надо было проверять тетради: она была как бы на отшибе, ее дело — ставить гласные. Сперва один учитель, а потом и другой заговорили с ней на большой перемене, когда она передавала им сахар к кофе. Некоторым учителям едва исполнилось тридцать. Рыжеусый физик только-только окончил Кембридж. Никто не спрашивал ее, как спрашивали, бывало, лет пятнадцать назад начитанные молодые люди: «Простите, мисс Каслмейн, вы не родственница Генри Каслмейна, писателя?»

Той же весной Бен после школы прогуливался с Кармелитой под деревьями Линкольнз-Инн-Филдз и смотрел, как играют дети. Бен и Кармелита были красивой парой. Кармелита работала секретаршей в Сити. Ее отец уехал в Марокко, а перед отъездом пригласил их на обед в ресторан, чтобы отметить их помолвку.

Бен сказал:

— У нас в школе работает одна женщина. Она преподает фонетику.

— Да? — сказала Кармелита.

Она нервничала, потому что, когда ее отец уехал в Марокко, Бен придал новый оборот их отношениям. Он больше не разрешал ей оставаться у него в Бейсуотере на ночь даже по выходным. Бен говорил, что воздержание пойдет им на пользу: летом они поженятся, а до этого им будет чего ждать. «И потом, я хочу понять, — добавлял он, — что мы значим друг для друга помимо секса».

Только тогда она почувствовала, как сильна его власть над ней. Кармелита думала, что Бен ведет себя так жестко потому, что хочет, наверное, еще упрочить свою власть. На самом деле он просто хотел понять, что они значат друг для друга помимо секса.

Как-то она без предупреждения зашла к Бену и застала его за чтением. На столе, словно ожидая своей очереди, лежали груды книг.

Кармелита предъявила ему обвинение:

— Ты готов от меня отделаться, лишь бы читать свои книжки.

— В четвертом классе проходят Троллопа, — объяснил он, указывая на роман Троллопа в стопке книг.

— Но ты же не Троллопа читаешь!

Бен читал биографию Джеймса Джойса. Он швырнул книгу на стол и сказал:

— Я всю жизнь читаю, Кармелита, и ты с этим ничего не сделаешь.

Она села.

— А я и не собираюсь, — ответила она.

— Знаю, — сказал Бен.

Он писал очерк о ее отце. Ей бы хотелось, чтобы отец проявил больше интереса к Бену. Когда отец угощал их обедом, лицо у него было светское — мальчишеское и улыбчивое. Кармелита знала отца и иным, когда он в приступе подавленности, казалось, не мог вынести даже солнечного света.

— Что с тобой, отец?

— Во мне разыгрывается комедия ошибок, Кармелита.

В таком настроении он целыми днями, ничего не делая, просиживал за письменным столом. Потом ночью вдруг начинал работать, а после спал допоздна, и постепенно, день за днем, тоска его отпускала.

— Тебя к телефону, отец… насчет интервью.

— Скажи, что я на Ближнем Востоке.

— Что ты думаешь о Бене, отец?

— Милейший человек, Кармелита. По-моему, ты выбрала удачно.

— Он интеллектуал… а я, сам знаешь, люблю интеллектуалов.

— По типу он мне напоминает студента. Таким он и останется.

— Он хочет написать о тебе очерк, отец. Он прямо помешался на твоих книгах.

— Да.

— Может, поможешь ему, отец? Поговоришь с ним о твоей работе?

— О господи, Кармелита! Мне легче самому написать этот распроклятый очерк.

— Ну хорошо, хорошо. Я же только спросила.

— Не нужны мне ученики, Кармелита. Глаза б мои их не видели.

— Ну хорошо. Я и так знаю, отец, что ты художник, — нечего демонстрировать мне свой темперамент. Я ведь только хотела, чтобы ты помог Бену. Я ведь только…

Я ведь только хотела, чтобы отец помог мне, думала она, гуляя с Беном по Линкольнз-Инн-Филдз. Надо было сказать так: «Говори с Беном побольше, если хочешь мне помочь». А отец спросил бы: «Что ты имеешь в виду?» А я бы ответила: «Сама не знаю». А он бы сказал: «Ну, если сама не знаешь, то откуда мне знать?»

Бен говорил:

— У нас в школе работает одна женщина. Она преподает фонетику.

— Да? — нервно сказала Кармелита.

— Некая мисс Каслмейн. Она уже четвертый месяц работает, а я только сегодня узнал, что она дочь Генри Каслмейна.

— Он же умер! — вырвалось у Кармелиты.

— Я тоже так считал. А он, оказывается, не умер