Его лошадь спрятана вон в той рощице, — добавил Костюшко. — Конечно, это не Стриж, но вполне сгодится, чтобы уехать отсюда. — Отлично.

Костюшко сунул Уэссексу свернутый плащ, притороченный до этого к седлу, и герцог набросил его на плечи, прикрывая растерзанный костюм. Он грубо толкнул Гамбита вперед; Костюшко снова вскочил на коня, и мгновение спустя три фигуры исчезли в ночи, словно никогда и не существовали.

«Ну, в самом деле», — непонятно к чему подумала Сара, провожая их взглядом. Женщина не была уверена, как ей сейчас надлежит себя чувствовать. Конечно, арест человека, покушавшегося на Сен-Лазара, это очень важно. Но почему это Уэссекс постоянно обращался с ней как с досадной помехой, от которой следует побыстрее избавиться? В конце концов, если бы не она, убийца сделал бы свое дело, и Сен-Лазар уже был бы мертв…

Погрузившись в задумчивость, Сара не сразу поняла, что она уже не одна. Кто-то стоял прямо перед ней, прислонившись к стволу дуба, стоял настолько неподвижно, что Сара почти поверила, что он был там все время, а она просто не заметила его. Еще одно краткое мгновение — последнее — женщина пыталась убедить себя, будто это просто один из гостей, а потом все-таки сдалась и поверила собственным глазам.

Стоявший перед ней мужчина был ростом с ребенка — Сара, сама отнюдь не великанша, возвышалась над ним на голову. Он был одет в нечто наподобие замшевой тоги, а кожа его была испещрена темными узорами, почти в точности совпадавшими с пятнами лунного света, проникавшего сквозь листву. На шее у него красовалась витая гривна из чистого золота, с янтарными застежками, сделанными в форме желудя. В длинные волосы были ловко вплетены листья, и этот лиственный плащ усиливал маскирующий эффект.

Он был бос, и Сара не заметила при нем никакого оружия. Но одних лишь глаз хватило бы, чтобы всякий предпочел остерегаться его. Эти глаза искрились, как озерный плес в лунную ночь, и под их властным взглядом Сара обнаружила, что не может даже пошевелиться.

— Сара… — его голос напоминал шорох ветра в листве. — Ты не принадлежишь этому месту. Зачем ты пришла?

Сара не могла ответить на этот вопрос, даже если была бы в силах вымолвить хоть слово. Внезапно она отчетливо почувствовала, что не принадлежит Мункойну, — но чему же она тогда принадлежит?

Пока женщина мучительно пыталась найти ответ, незнакомец подошел ближе, и его холодные пальцы коснулись лба Сары. И Сара даже сквозь холод апрельской ночи ощутила странный зеленый запах, исходящий от его кожи, горьковатый и сладковатый одновременно.

— Вызванная, ты можешь занять место той, которая не может больше помогать нам, — решил эльф. — Ты пришла на ее место, чтобы помочь этой земле, хоть и не сможешь получить от нее здоровье, пока на самом деле не свяжешь себя с судьбой этого королевства. Будь осторожна, владычица Мункойна!

Слова неведомого существа породили тысячу вопросов, но едва лишь Сара набрала воздуха в легкие, ее охватило странное ощущение — как будто она только что проснулась, хотя все это время была в полном сознании.

А эльф исчез.

Эльфы… буквально сегодняшним вечером Сара слышала, как о них мимоходом упомянули в разговоре. Но все равно одна лишь мысль об этом народе казалась Саре странной. Действительно ли тот, кого она видела, принадлежал к Волшебному народу? И если да, зачем он явился?

«Ты не принадлежишь этому месту», — сказал он.

И у Сары осталось пугающее ощущение, что он прав.

ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ до того, как его милость герцог Уэссекский обнаружил интересовавшего его человека, а маркиза Роксбари получила столь огорчительное известие, в другом уголке Англии состоялась довольно важная беседа.

По крайней мере, она была важной для одной из участвовавших сторон. Прочие же, кажется, уделяли ей очень мало внимания.

— Теперь послушайте, девочка моя… — словно почувствовав, что говорит чересчур приказным тоном, граф Рипонский остановился и собрал все свои небогатые запасы очарования.

Ричард Хайклер был графом Рипонским, семнадцатым в роду, и вступил в графское достоинство примерно два года назад, после того, как его старший брат, вдовец Гилдфорд, погиб на охоте. Покойная жена Гилдфорда даровала миру лишь одно дитя, девочку, каковое обстоятельство и послужило причиной внезапного возвышения Ричарда. Вполне естественно было предположить, что новоявленный граф отнесется к невольной причине своего возвышения с безграничной чадолюбивой теплотой.

Однако все обстояло совсем иначе. Новый граф Рипонский, поднявшись столь высоко, не желал останавливаться на достигнутом и планировал дальнейшее возвышение… если удастся устроить нужный брак нужной особе.

— Мириэль, — тоном записного обманщика произнес он. Подобно своему отцу и старшему брату, Рипон был темноволос и отличался грубоватыми чертами лица. Было в нем нечто от мастиффа. Хотя он женился много лет назад, составив наилучшую партию, какую только смогла обеспечить ему семья, у Рипона и его графини не было детей. Так что в девушке, к которой сейчас обращался Рипон, заключались все лучезарные надежды семьи на будущее.

Мириэль Дженанна Грейе Баллейн Хайклер ответила своему дяде и опекуну невозмутимым взглядом голубых глаз. Ей было семнадцать лет, и она была ожившим портретом покойной матери: молочно-белая кожа и полуночно-черные волосы. Хотя ее отец покоился в могиле уже больше двух лет, Мириэль продолжала носить строгий траур, как из-за безразличия, проявляемого новым графом к ее гардеробу, так и в соответствии с собственным желанием.

— Ну же, дитя, не надо так волноваться. Тебе понравится Лондон — и Джейми тебе тоже понравится. Из вас получится прекрасная пара…

— И там будут наряды, и сладости, и место при дворе для твоих дядюшек, — пропел у него из-за спины насмешливый голос.

Семейство Хайклеров было весьма многочисленным: у нынешнего графа насчитывалось еще четыре брата. Двое из них в настоящий момент служили в экспедиционных частях в Испании, а самый младший состоял членом одного из религиозных орденов на севере Англии. Последний же из братьев Хайклеров — следующий по старшинству после нынешнего графа — маячил сейчас в дверном проеме.

Даже в костюме для верховой езды Джеффри Хайклер выглядел так, словно только что сошел с вывески галантерейного магазина на Бонд-стрит. Монохромное совершенство черно-белого наряда портил лишь жилет цвета красного вина, и хотя фигура Джеффри могла служить живым воплощением лени, он постукивал по сапогам хлыстом с оправленной в серебро рукоятью, недвусмысленно выказывая раздражение и нетерпение.

В отличие от брюнета Ричарда, Джеффри был блондином. Он проводил время, проигрывая свое небольшое жалованье, и мгновенно оказывался завален счетами от любого торговца, которому хватало глупости предоставить ему кредит. Несмотря на постоянные намеки старшего брата, утверждавшего, что армия — это непревзойденная возможность обрести одновременно и славу, и добычу, Джеффри оставался глух к этим уговорам… и неразборчив в средствах.