страшным ударом, но и страшным уроком. Уроком нестяжания, уроком carpe diem. Что толку в чемоданах кэша, что толку в ценных бумагах и французских за́мках, если всё может кончиться так быстро, так внезапно и страшно — пулей, разворотившей печень?

Не отсюда ли поражавшая всех щедрость Антона, спокойствие, с которым он раздавал вещи? Не отсюда ли категорическое нежелание становиться собственником созданных им проектов? Нормальный топ-менеджер, начиная большой стартап, первым делом обговаривает акции, бонусы, «золотые парашюты». Антон же, договариваясь с олигархами, охотно брал на освоение большие бюджеты — но никогда не обговаривал своей доли в собственности.

After not because, справедливо говорят англичане. Но после второго, теперь уже, казалось, — окончательного отъезда в Израиль в жизни и карьере Носика начинается новый неожиданный этап.

А. Б. Носик и слабость печатного слова

1993–1996

В начале 1994 года Антон уехал делать русскую газету «Вести с Кипра». Эмоциональный порыв («всё бросить!») сочетался с рационалистическим обоснованием: русская община Кипра росла лавинообразно и, в отличие от Израиля, это всё были люди со средствами — отчего бы не предложить им газету не с греческими закорюками, а на понятном им языке?

Ревазов описывает полугодичную кипрскую одиссею своего друга с восхищением:

Он издавал газету в одном лице: был автором, издателем, журналистом, верстальщиком, выпускающим редактором и главным редактором. Гениальный проект на русском языке на Кипре.

Газета была бесплатная. Антон собирал и верстал все материалы, что-то переводил, остальное писал сам. Кира Вольвовская — единственный соучастник этого кипрского приключения — «передирала» с разрешения Марка Галесника шутки из его журнала «Бесэдер» и готовила юмористическую полосу, а также занималась сбором рекламы. Сейчас Кира вспоминает начало их анабасиса так:

Идея Антона была в следующем: в Израиль приезжали люди, которые оставили всё. У основного клиента русскоязычных газет здесь [в Израиле] нет таких капиталов, чтобы покупать BMW или лететь «Люфтганзой». В отличие от них, на Кипр приезжали люди с капиталом. Соответственно, если открыть там газету, в ней можно давать рекламу.

Но, похоже, стартаперы не учли одного фактора:

Кипр, конечно, удивительный: там живут совершенно в своём мире, — продолжает рассказ Вольвовская. — У них 250 каналов — но во время Пасхи на всех каналах показывают, как люди заходят в церковь, подходят к Иисусу, целуют ноги, проходят дальше. И всё время песнопения. По всем каналам. Во всём мире что-то происходит, а на Кипре новость — это кто-то отпахал у британской армии, у каких-то лугов, несколько гектаров картофельного поля. И это на первой полосе! Антон покупал все газеты, которые там были: и иностранные, и местные. И просто поразителен этот уровень. Они живут в каком-то своём баббле.

Бо́льшая часть рекламы поначалу была безденежной. Приходилось работать буквально за еду: множество прибрежных кафе завели себе русские меню, которые, усилиями выходцев с Балкан, «отвечавших» тогда за русских, выглядели совершенно фантастически: «Сэндвич „Клуб трёхэтажный с твёрдоварёными яйцами“». И Антон не стеснялся договариваться с владельцами: мы у вас обедаем — и переводим за это меню.

…ходили и собирали [рекламу] по магазинам, по всяким лавкам. Много звонили во всякие фирмы. Я не думаю, что в итоге мы собрали столько рекламы, что она оплатила полгода нашего проживания там, с расходами на типографию. В типографию мы каждый раз ездили, на диске возили газету из Лимасола в Никосию, где её печатали. Какой-то у нас, конечно, был дистрибьютор, который распространял, но большое количество в машине тащили обратно и разносили по всяким ближайшим местам.

Но через полгода этот патриархальный греческий дауншифтинг, напоминающий пребывание Одиссея у лотофагов, Антону просто надоел. Он уехал в Израиль, чтобы возобновить полугодовую рабочую кипрскую визу… и понял, что не хочет возвращаться.

Антон чем-то быстро увлекается и довольно быстро остывает.

Закрыл ли он дела с партнёрами, не закрыл — я, честно говоря, не знаю. Но у меня подозрения, что нет.

— А не было предоплаченной рекламы на пару номеров вперёд?

Мне кажется, нет. Мы ещё были не в таком состоянии, чтобы нам кто-то давал предоплаченную рекламу вперёд; скорее, нам давали поразово.

Локальный еженедельник, собирающий рекламу поразово после полугода ежедневной работы, — это действительно не уровень недавнего главреда московского стартапа.

* * *

Но Антон и здесь рационализовал свой порыв: он вспомнил, что служба в армии — священный долг всякого израильтянина. И отправился проходить трёхмесячный резервистский сбор.

В интервью 2001 года для «Jewish.ru» Носик представил свой армейский опыт в таком виде:

— Почему Вы решили служить в израильской армии?

Мне это было интересно. У меня в Израиле было собственное дело. Я был сам себе советник, сам себе бухгалтер, и в то время, когда я стал «вставать на ноги», мне прислали повестку — и я согласился сменить обстановку.

— Как на Вас повлияла армия?

Меня — дипломированного врача и редактора крупнейшей русскоязычной газеты в Израиле — призвали в армию рядовым в возрасте 28 лет. Меня призвали в армию под начало 18-летних ребят, которые только закончили школу. Они не читали книг, не знали иностранные языки, и кроме группы «Prodigy» им было мало что интересно. Для меня это было хорошим социологическим опытом в общении с аборигенами.

— Вам приходилось участвовать в боевых действиях?

В армию призываются 100 % населения, а в стычках принимали участие только специальные боевые подразделения. В то время, когда я служил, мирный процесс ещё не начался — и обстановка отличалась от сегодняшней. Я ходил с автоматом, охранял поселения, склады.

Как мы видим, Антон и впрямь осознавал необходимость пройти резервистскую службу, а не просто выйти с её помощью из патовой кипрской ситуации так, чтобы ни один израильтянин не бросил камень: служба — это святое.

Потому что это действительно так.

Там, где я живу, защищать свою страну — это нормально и обыденно. Ну, представьте: взвод «ребят» (которым может быть уже за 40), которые в 18 лет вместе глотали пыль в пустыне, а потом каждый год встречаются на сборах, но по мере хода жизни кем-то становятся. Один заводит фалафельную, другой становится банковским служащим, третий создаёт несколько программистских стартапов, и к сорока годам он миллионер (что не освобождает его от резервистской службы). Только у нас может быть, чтобы резервист притащил на свою базу великолепную барную стойку — потому что вообще-то он владелец нескольких ресторанов. Я понимаю, российскому