Ступая босыми ногами по камню, Герман отметил, что постепенно у него выработалась новая походка. Теперь, прежде чем поставить ногу, прежде чем окончательно переместить на нее весь свой вес, он подсознательно включал ранее не проявлявшее себя чувство. Он даже не знал, как оно называется и есть ли оно на самом деле, но Герману стало казаться, что он и без света стал различать пространство вокруг себя. Нет, конечно, сказать, что он видит, было бы неправдой, он ничего не видел. Но, как в ночном полете, когда от того, как ты ориентируешься в пространстве, зависит если не все, то очень многое, когда, несмотря на показания всевозможных навигационных приборов, ты все равно больше доверяешь чутью, так и здесь – Герман вдруг осознал, что в нем появилось новое понимание, новое знание.

Так, например, он в какой-то момент почувствовал, что находится совсем не в той галерее, с которой начались его злоключения. Ту он обследовал достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что в ней всего один поворот и никаких других ответвлений. А здесь, еще даже не дотронувшись до препятствия, не ощупав стены, Герман мог спорить на свои мокрые кроссовки, что еще несколько шагов – и будет… развилка.

Верный своему правилу «левой руки», он сделал шаг в сторону и, найдя пальцами шероховатую поверхность, почувствовал прилив уверенности. Поворот влево оказался чуть дальше, чем он считал. Герман сделал пять шагов и уже начал думать, что ошибся, когда на шестом шагу… пальцы потеряли стену.

Герман тут же шагнул назад и снова почувствовал под пальцами камень. Вот, значит, как? Оказывается, «дальность действия» его нового «зрения» больше, чем он думал! Ну что ж, это очень даже неплохо.

Тщательно «всматриваясь» в пол, а больше ощупывая его ногой, Герман направился в левое ответвление галереи. Но долго идти не пришлось, ровно через семьдесят пять шагов он наткнулся на тупик. Точно такой же, как и тот, что был в той, первой галерее-ловушке. Скорее по инерции, от безысходности, чем надеясь на успех, Герман провел руками по преграде, но результат прежний – ничего! Ни кнопок, ни рычагов…

Он зло выругался. Бессилие, беспомощность, неспособность разгадать секрет строителей приводили в бешенство. Нервы, измотанные бесконечной чередой стрессов, начинали сдавать. Хотелось завыть, закричать, броситься с кулаками на преграду и проломить ее! Как это делает ребенок, когда все его попытки заглянуть внутрь погремушки оказываются тщетными, – он от досады разбивает ее или, в зависти от возраста и темперамента, топчет ногами. Так и Герман напоминал себе сейчас этого капризного ребенка. Он мог поспорить на что угодно, что тупик – вовсе не тупик, а закрытая дверь, но что толку от догадок, когда не хватает сообразительности? Лиса тоже видит виноград…

Путь ко второму тупику галереи был длиннее. Герману пришлось пройти метров семьсот, или чуть более тысячи шагов, прежде чем он почувствовал перед собой преграду. А вот дотронуться до нее он не успел. Слух, обостренный до предела, вдруг уловил посторонний звук. И это был не рев глазастого чудовища, не плеск волны! То, что услышал Герман, напоминало скорее скрежет… Так скрипит большой, плохо смазанный механизм.

Глава 9

Сказать, что Панама был потрясен, значило бы не сказать ничего. Мартин, тот самый Мартин Свенсон, которого он знал как видного ученого, интересующегося только наукой да спасением окружающего мира, сохранением красоты Земли, оказывается, совсем другой человек? Не тот, за кого себя выдавал, не эколог-альтруист, создающий фильмы о хрупкости нашего мира, а…

Но вот как раз какое слово должно последовать за этим «а», Геннадий понятия не имел. Кто же такой этот швед? И швед ли он вообще? Хотя нет, пожалуй, швед. Ведь есть же у него родственники, друзья детства? Наверняка они разоблачили бы лжеСвенсона! Хотя, с другой стороны, знаменитый Штирлиц тоже имел друзей. Ну, пусть не Штирлиц, пусть его прототип, разведчик…

Разведчик? Твою мать, так вот в чем дело! Это же наш разведчик. Наш новый Рихард Зорге и полковник Исаев в одном лице. Затесался к неприятелю, ведь Швеция хоть и вопит о своем традиционном нейтралитете, а до сих пор нам Полтаву простить не может. И в Первую и во Вторую мировую войну на стороне противников России была. Фюреру высококачественные подшипники для его танков и самолетов до самого конца поставляла.

Да, молодцы наши, сумели втюхать скандинавам казачка засланного. Ай да молодцы! Ну умельцы! Вот только почему он, этот Свенсон, так бездарно раскрылся перед Панамой и Курбаном? Причем без всякой на то надобности. Он что, уже не будет возвращаться в Стокгольм? Или его уже списали? Да не может быть, так спецслужбы со своими не поступают. Законы конспирации требуют совсем другого отношения к тем, кто вернулся оттуда. Их охраняют, берегут, не позволяют посторонним тревожить этих людей своим любопытством! А здесь раз – и получите!

Нет, что-то не то! Что-то не вяжется! Воинская часть в заброшенном высокогорном ауле, вокруг все свои, нет никакого повода, чтобы выдавать себя! Так, может, никто никого и не выдавал? Черт, а ведь точно, с чего это Геннадий так решил? Хотя постой-ка, а язык? Швед же все это время скрывал, что знает русский! Твою мать, опять тот же вопрос, а швед ли он? Уж больно здорово знает русский. Матерный и командный тоже. Вон как приказы выдавал, словно ротный старшина на вечерней поверке. Солдатики его почище своего командира слушались. Да и капитан тянулся перед Свенсоном. Готов был чуть ли не сам вести новых пленников в камеру.

Пещера, в которой размещались «камеры», была длинной и темной. Панаме не удалось разглядеть, где она заканчивается, – на это не было ни времени, ни сил. Он даже не удивился, как это в такой с виду небольшой скале, которая возвышается над лагерем и отделяет его от озера, могло вообще что-то внутри поместиться. Просто не в себе был от потрясения. Но потом, несколько успокоившись, Панама припомнил, что кроме той двери, в которую их пихнули и с грохотом захлопнули, в пещере были как будто и другие, тоже вроде металлические. А значит, вполне возможно, что его друзья сидят тоже здесь.

– Лера! – закричал он во всю глотку. – Александров! Вы здесь? Гарун, отзовись!

Услышав имя своего сына, встрепенулся и Курбан. Все это время горец, на взгляд Панамы, вел себя очень странно. Ему полагалось вроде бы беситься, рычать, колотиться в дверь и выкрикивать угрозы. Ну как же, гость, его гость, тот, кому