— А-а... — протянул лейтенант, думая про себя: «Похоже, таракашки у тебя в голове, Княже! Выпускают... Придумает тоже!» — Спасибо за консультацию.

— На здоровье. И?..

— Да, а вторая, девятьсот восемьдесят девятого года— побольше и царь на ней другой, в другую сторону смотрит, лысый, мордастый... Написано там было больно мелко, не разобрал я толком. По-моему, Александр... Если не какой-нибудь Никандр... Ихтиандр...

— Александр Четвертый Благословенный, батюшка нынешнего императора, Николая Второго... — сообщил Кавардовский, думая о чем-то своем.

Лейтенанту очень хотелось покрутить пальцем у виска, но, учитывая приличных размеров лезвие, которое, как он теперь знал точно, убийца носил в ножнах, пристегнутых к запястью, делать этого явно не следовало.

— Там еще написано было — пятьдесят копеек...

* * *

Олух, конечно, царя небесного этот полицейский, и больше никто. Впечатление такое, будто не в специальном учебном заведении премудрости сыска постигал, а в церковно-приходской школе или у сельского дьячка. К тому же ненадежен, ненадежен парнишка... Ох как ненадежен... Но, как говорится: за неимением гербовой — пишем на простой. Кстати, о гербовой... Плотные пачки самых крупных здешних купюр — пятисотрублевок, принесенные этим подпоручиком с малороссийской фамилией, приятно оттягивали карманы куртки. Это хорошо. Нужно будет послать девку прикупить что-нибудь из продуктов, выпивки... Пальто это сменить нужно — барахло жуткое... «Землячок», сволочь, согнал тогда с насиженного места чуть не в чем мать родила! Слава богу, по каторжной привычке, ложился спать Кавардовский практически всегда (если дам-с не имелось под боком, конечно!) почти полностью одетым: мало ли куда кинет судьба-индейка свою крапленую карту?.. Нужно было тогда с одного из парней кожан снять, да побрезговал, видишь ли. Ничего, девка что-нибудь купит на рынке. Сметливая попалась халда, расторопная. Жаль, под этого ублюдка легла — теперь нельзя с ней, с подстилкой легавой...

А следок-то, легашонок, зацепил верный, нужный следок. Не только бабенок валять учат их, видимо, в местном Корпусе! Не иначе от сыщика того полтинник просочился. Больше не от кого. И Колун, и он, Князь, сюда только золотишко таскали, ничего боле... Серебра тут тоже, конечно, нет, но ценится оно не в пример ниже. Чего же лишний груз таскать? Тем более сначала весь расчет через еврея этого, Пасечника, шел, а тот брал исключительно «рыжевье» для гешефтов своих, зубных, и не только... А полтинником этим в лавке расплачиваться, что ли? Так не ходили они тут по лавкам: встречали всегда их и привечали по первому разряду... Нет, только легавый тот мог денежку протащить...

Капитан этот, начальник подпоручиков, видать, при делах. Если еще не снюхался с «землячком»... Нужно было тогда его у парадного приткнуть перышком, когда навеселе домой возвращался... От бабенки, конечно... Ну ничего, всегда успеется. Использовать надо это обстоятельство, чтобы и «землячка» подцепить, и капитана этого потопить. Покумекать нужно, что-то вроде вытанцовывается...

Молодец парнишка! Помог по полной программе: и золотишко сбыть, и след «землячка» отыскать, и паспорт выправить. Добыл, добыл он бумаги, по глазам было видно. Только цену решил набить. Жадный он очень, Виталий этот. С одной стороны, вроде бы и хорошо, таким управлять легко, а с другой — не очень-то и здорово... Жадный и продаст, если что, ни за понюшку табаку. Но это не важно... Не с собой же его тащить? Да и девку эту. Пока нужны — поживут, а там...

Князю от этой мысли показалось, что отточенная полоска стали в рукаве нагрелась. Ничего, ничего, Верный, потерпи: напьешься скоро кровушки, утолишь жажду свою вечную.

Вот и город. Здесь надо быть осторожнее.

Избегая редких освещенных мест и вообще улиц, Князь нырял в темноту проходных дворов, растворяясь в чернильной тени. Ночь с ее темнотой и была его основной стихией.

* * *

Двадцать четыре золотых кружочка, аккуратно выложенных в пять рядов на скатерти (в верхнем ряду не хватало одного), сияли своим обычным маслянистым блеском перед Драконом, местным вором в законе, в миру Свешниковым Павлом Михайловичем.

— Что скажешь хорошего, Ювелир?

Ювелир, рыхлый, словно состоявший из холодца, только снаружи чуть прихваченного пленкой кожи, не дававшей ему расплыться бесформенным блином, человек неопределенного возраста со сверкающей лысиной, юношески нежными щечками и младенческими перетяжками на аккуратненьких пальчиках, еще с минуту разглядывал двадцать пятую монету через мощную старинную лупу в потертой бронзовой оправе, затем положил и то и другое на скатерть:

— Ничего хорошего не скажу. Та же чеканка, что и у прежних, Пал Михалыч.

Ювелир, заслуживший свою кличку еще лет двадцать пять назад, во время своей первой ходки по валютной статье, слыл среди местного криминала человеком уважаемым, сведущим во всех делах, связанных с «рыжевьем» и камушками, своеобразным экспертом.

Несмотря на свою насквозь мирную внешность и то, что после последней отсидки, по мнению правоохранительных органов, твердо решил встать на путь исправления, рецидивист Запашный за себя постоять мог неплохо, и это только добавляло уважения к нему со стороны людей с наколками (только подобных себе и считавшихся настоящими людьми). Отлично ботая по фене, в повседневном обращении он предпочитал именно великий и могучий, а также человеческие имена вместо собачьих кличек, как он выражался. Дракона он знал давно и плотно и, хотя кличку его всуе произносить избегал, на Ювелира не обижался.

— Это точно?

— Обижаешь, Паша, обижаешь... Дракон прошелся по комнате, как на тюремной прогулке, ссутулившись и заложив руки за спину.

— Ну спасибо, Ювелир. С меня причитается. Скажи там ребятишкам, они тебя до дома подкинут...

Когда Ювелир удалился, Дракон снова уселся за стол и, подперев подбородок ладонями, принялся разглядывать теперь уже идеальный квадрат, выложенный из золотых кружочков.

— Ну и что мне со всем этим делать? — печально-спросил Павел Михайлович.

Дело в том, что Свешников-Дракон кроме общественной, так сказать, нагрузки в виде хранения и распределения скудного воровского общака, «разруливания» всяческих споров и конфликтов между гражданами определенной категории и подкармливания «невинно пострадавших», запертых за те или иные прегрешения за крепкие стены с надежными засовами, контролировал весь поток «рыжевья», а по-людски говоря, золота, поступавшего из щедрых на богатства уральских недр, а именно, Кочкарских россыпей, не только от «черных старателей», но и с обогатительной фабрики.

Когда десяток лет назад, еще при Мишке Меченом, на столичном сходняке решалась судьба этого трудного участка, из-за недальновидной политики отдельных лиц чуть было не ставшего яблоком раздора между несколькими сильными группировками, вся уральская фракция практически единогласно высказалась именно за Дракона— человека честного, болеющего за общее дело, не рвача какого-нибудь, способного крысятничать по мелочи...