Фонд обещал покрыть расходы на проживание, учебные материалы, административный взнос в университете и студенческий билет, при условии что учеба будет завершена в течение двенадцати семестров с учетом двухлетней практики. Кто-то очень щедрый пришел в их богом забытый образовательный центр, чтобы найти каких-то самородков.

Критериев никаких не было, кроме наличия школьного аттестата. А раз минимум — это максимум, то попытка не пытка.

Глаза уже прожгли дыру в логотипе фонда в виде черной змейки, обвившейся вокруг яйца. Странная символика… В ней мерещился какой-то философский смысл.

В спокойной манере Алисы и отсутствии у нее сомнений не было самоуверенности, лишь необъяснимый фатализм. Она быстро сняла копии со всех документов и отправила их по почте куда-то во Францию, где находился фонд. Месут с Марио прознали об этом и, как водится, растрепали. Злые языки зашептали, что кому-то подавай университет… Алису и так считали снобом, а теперь слегка возненавидели.

Маме она ничего не сказала. Если та узнала бы, что Алиса может уехать, это разбило бы ей сердце заранее. Она хотела держать дочь как можно ближе к себе, и ее в очередной раз можно было понять, ведь кроме Алисы у нее никого не было. Действовать нужно было пока тихо.

Через месяц позвонила какая-то приятная женщина и пригласила Алису на собеседование в Париж. В ее речи звучал французский акцент.

«Я… К сожалению, не могу уехать так далеко, — напряженно ответила Алиса. — Есть ли возможность финансирования поездки или… может, у вас филиал в Лейпциге или Берлине?..».

Ей казалось, что она сама себе пишет приговор.

Но события стали развиваться еще более странно.

«А, Берлин? — переспросила женщина. — Конечно, мы можем организовать встречу там. Беседу проведут наши доверенные лица, профессора медицинского факультета Свободного университета. Подойдет ли вам такой вариант?».

Подойдет ли ей? Она шутит? Это Алиса, по идее, должна ползти в этот Париж на пузе, лишь бы ее взяли.

На собеседовании действительно присутствовало несколько профессоров, и они провели с ней довольно короткую беседу. Всю неделю до этого Алиса читала учебники для студентов по анатомии и биологии. О чем они спросят? Что будут проверять? Как много может знать девушка, едва окончившая школу и начавшая подготовительные курсы сиделок? А может, упирать на энтузиазм? Или дать бизнес-план по открытию собственной клиники? От этих вопросов болела голова.

Но их интересовало совсем другое.

— По какому профилю хотите в итоге работать? Что вам ближе?

— Судебная медицина, аутопсия, — сразу ответила Алиса.

Профессора переглянулись и поцокали.

— А вы в курсе, что в нашем университете она не преподается? Хотя, если ваш спонсор согласится, вы можете изучать это в Гейдельберге…

— Нет, я хочу остаться в Берлине, — выпалила Алиса, сама не понимая, почему.

В конце концов, Берлин или Гейдельберг — какая разница?! Главное — из Галле уехать. Но Берлин ей понравился с первого момента. Через него пролегали дороги, идущие со всех концов света. Алиса душу продала бы, чтобы жить в таком городе.

— Если я пройду соответствующую практику, то смогу этим заниматься, разве нет?

— В принципе да, — кивнул один из профессоров. — Но в этой области много профильных знаний. А почему живыми не хотите заниматься?

— Кто-то же должен заботиться о мертвых.

Не очень умный вышел ответ, но слушателей он позабавил.

— Мне кажется… нет смысла изучать только жизнь и способы ее продления. Смерть недооценивают. Возможно… в этой области больше ответов о жизни, чем думают люди.

Они почему-то заулыбались.

Тронула ли их ее мрачная честность или что-то другое, а может, она была единственной, кто знал, чего хочет, и что сказали другие кандидаты, если они вообще были, — всего этого Алиса не знала.

Вдруг она заметила маленькую видеокамеру на столе перед собой.

— Для чего это?

— Мы делаем записи всех претендентов для директоров фонда герра Симона и герра Тода. К сожалению, они не могут лично присутствовать при собеседовании, так как работают в Париже…

Пять профессоров с кучей степеней выслушивают лепет какой-то неудачницы, да еще и делают запись для этих Симона и Тода. Как много чести.

В общем, никто не интересовался ее амбициозностью или моральными соображениями, призывавшими ее в медицину. Она даже не проходила никаких дополнительных экзаменов по анатомии, биологии и химии.

Алиса выпала из кабинета в прострации. Чего от нее хотели? Дала ли она им это?

В Галле она возвращалась с чувством, что кто-то над ней скверно пошутил. Если она не пройдет, то все это поймут, потому что она останется на курсах. И Месут с Марио, два дебила, будут, как всегда, глупо ржать и тыкать пальцем.

Через неделю пришло письмо на дорогой бумаге с золотым тиснением. Она без труда узнала логотип — змею вокруг яйца. Герр Симон и герр Тод благодарили ее за встречу, смелость и стремление получить больше. Они предоставляли ей грант на двенадцать семестров. От нее требовалось только поступить на медицинский факультет любого местного университета, что с ее мозгами не составило труда. Несмотря на то, что по профилю ей рекомендовали Гейдельберг, Алиса выбрал Берлин. Этот город получил ее душу раньше, чем она в него переехала. К тому же до Галле было всего два часа на автобусе, а значит, она сможет присматривать за матерью, которая никогда не простит ей побега.

— Милая, куда ты собралась? Какой фонд? Да они какие-то жулики! — кричала она.

— Они не жулики, — как всегда немногословно отвечала дочь.

— Откуда ты знаешь? Во что ты хочешь ввязаться?

— Я уже подписала контракт, поступила в университет и мне предоставили комнату в общежитии…

— И будешь жить с кучей накуренных студентов и сраных иностранцев…

— А мы кто? — не выдержав, начала огрызаться Алиса.

Это был мигрантский парадокс. Стоило приезжим вжиться в страну, которая их отторгала, как они начинали ненавидеть всех других понаехавших.

— Знаю я, что в этих общагах творится. Курят там дурь целыми днями и чиллятся, какая учеба?!

— Тогда я съеду для твоего спокойствия в «Вэ-Гэ»[12], — процедила Алиса. — Но не останусь в Галле. Иначе на одну бабку тут станет больше…

— То есть ты меня бросаешь?

— Нет, я просто уезжаю учиться…

— Это одно и то же! — раздраженно воскликнула мать. — Как ты вообще могла все это втихую провернуть?! Почему ты мне никогда ничего не рассказываешь? Такое впечатление, будто хочешь быть чужой в доме!