Другим был голос управляющего Егорушки. Он оправдывался. Но Мурин отчетливо слышал только старуху — она кричала:

— Как же не точно? Когда Москва-то — сгорела! Или это тебе не точно?

Егорушка пробубнил что-то богобоязненное: мол, все под Богом ходим.

— Остолоп! А голова тебе на что? Чтоб в нее водку жрать? Соображать надо было! Тут война! Все из столицы побежали! Дома продают! А он дом там купил!

Опять Егорушкино бу-бу-бу. И крик старухи:

— Риски! Больно ты смел, голубь, моими деньгами рисковать!

Мурин весь обратился в слух. Разобрал ответ Егорушки:

— Надо послать туда… В Москву. Я сам поеду… Своими глазами посмотреть и описать ущерб…

— На что смотреть? На угли да головешки? Разорил… За все мое к тебе добро — по миру пустил…

— Сударыня… ваша светлость… Убыток будет покрыт.

— Ты, что ль, покроешь? Чем? Шкуру с себя спустишь да покроешь?

— Я…

— Разорил меня!

— Но…

— На старости лет по миру пустил!

— Но я…

— Знать не желаю! С глаз долой! Пшел!

Мурин тихо закрыл заслонку и пробормотал:

— Занятно.

Он опасался, что старуха исполнит свою угрозу сжечь бумаги. В том, что племянника она больше знать не пожелает, еще можно было сомневаться. Может, да, а может, и нет. Иногда такие свирепые старухи отходчивы. Но пока угомонится, отойдет, смилуется, вексели будут уже сожжены. А Прошину деньги не помешают. Мурин собрал все найденные вексели, свернул и убрал за отворот куртки.

Лакей ждал его у двери, Мурин притворил ее за собой, лакей не сделал попытки заглянуть в комнату через его плечо, не посмотрел на руки, физиономия его сохраняла полную невозмутимость. Какие бы распоряжения ни дала генеральша, прислуга в ее доме была вышколена не выказывать своим видом ничего. Мурин спустился вниз. Проходя мимо отворенной двери на первом этаже, он увидел в кресле у окна мадемуазель Прошину. Она подняла лицо от пялец. Мурин только и успел, что задержать на ней взгляд, — авось догадается?

Догадалась. Когда лакей подал Мурину шинель и кивер, раздались шелковые шаги, появилась неграциозная фигура. Мадемуазель Прошина кивком велела лакею удалиться и оборотила вопросительный взгляд на Мурина. В полумраке просторного стылого вестибюля ее глаза блестели. Как жаль, что не красотка, подумал Мурин некстати: момент для поцелуя, — и тут же покраснел.

— Что? Что? — заметила его волнение мадемуазель Прошина, но по привычке своей была далека от мысли истолковать румянец романтически, на свой счет. — Вы отыскали что-то важное в бумагах брата, да?

— Нет. И в этом вся заминка.

— Я не понимаю… Как вас понимать?

— Я нашел изрядное количество мелких векселей, старых, от самых разных лиц.

— Ну да. Что здесь ненатурального. Он же играл чуть не каждый вечер. Кто не может расплатиться на месте, тот дает вексель. Когда Митя проигрывал, то вексель давал он. — Она пожала плечами, серое платье натянулось на горбу.

Мурину это показалось пронзительным.

— Ваш брат играл накануне… гм… накануне. Так?

— Должно быть. Все ведь произошло в игорном доме…

Оба тщательно избегали слов «убийство», «преступление».

— Что же еще он там делал. Играл, — она умолкла.

Мурин тоже молчал, задумавшись. Мадемуазель Прошина заволновалась:

— Куда вы клоните? Ведь вы куда-то клоните, да? Это не он, да?

— Ваш брат накануне был в выигрыше?

— А это имеет значение?

— Возможно.

Она была в отчаянии, губы ее шевелились, рассудок бесплодно шарил в памяти.

— Я не помню, — ужаснулась мадемуазель Прошина. — Все как-то притупилось в памяти из-за… этого события. Как будто в тень ушло. Наверное, не говорил. Наверное, не говорил? Иначе я бы запомнила? Да и когда бы он успел мне рассказать? Я не виделась с ним до самого… до того… как… Когда…

Она стала торопливо выдергивать из рукава платочек, прижала его ко рту.

— Хорошо, — вздохнул Мурин. — Я взял с собой вексели, которые были у вашего брата. С вашего позволения.

Мадемуазель Прошина нервно заморгала, речь ее полилась еще скорей:

— Да, да. Конечно. Вексели. Что с векселями? Какая-то связь с векселями? Какая связь?

Мурин почувствовал, что, если бы не правила приличия, не воспитание, она схватила бы его за шнуры на куртке, за рукав, даже за руку. Пришлось бы отцеплять. Мурин не любил сцен. Но мадемуазель Прошина была хорошо воспитана. Она лишь побледнела так, что на носу показались веснушки, и повторила:

— Какая — связь?

— Я не знаю. — Мурин ответил мрачно, потому что боялся подать ей даже проблеск надежды и потому что в самом деле не знал. — Я пытаюсь понять.

Как и предупредил адъютант, в квартире на Морской жил не столько Шухов, сколько бильярд. Массивный стол под зеленым сукном занимал чуть не всю гостиную.

Сизый дым в комнате стоял так густо, точно несколько мгновений назад здесь выстрелила пушка. Сквозь пелену слышался стук шаров и различались два голоса. Они издавали возгласы досады, азарта или одобрения, звучало как «бля, бля, бля». «Типические кавалергарды», — подумал Мурин, у которого были свои предрассудки. Под сапогами у него что-то похрустывало и потрескивало — пол был не метен. Мурин зацепил ногой, звякнула и покатилась пустая бутылка. «Бля-бля-бля» стихло.

— Ба! Господин гусар! — радостно заорал голос, и из тумана выступила фигура.

Мужчина был одет в рейтузы и не вполне свежую рубашку. Волосы стояли дыбом. Черные бакенбарды обрамляли красивое, но несколько опухшее лицо. Босые ноги шлепали по паркету.

— А, бля, — вдруг встрепенулся он и запрыгал на одной ноге. — Стекло.

Потерся ступней об икру другой. На рейтузах осталась кровавая полоска. Но это мужчину не расстроило, он радостно заорал:

— Добро пожаловать в наш свинарник!

Оборотился и крикнул в туман:

— Березов! Гости!

Так Мурин понял, что перед ним — Шухов. Березов также вышел из табачного тумана. В углу рта трубка, в руке он держал кий. Ни то ни другое не помешало ему произнести:

— Так это ж не гусар, а Мурин, идиот.

И раскинуть руки для объятия:

— Матвейка!

Мурин шагнул и обнял его в ответ, похлопал по могучей спине:

— Котька.

— Будто вечность прошла.

— Не говори. А всего-то несколько месяцев.

Они знали друг друга по петербургскому кругу, которому оба принадлежали. Оба были несколько непрезентабельными отпрысками похожих семей: приличных, но захудалых и прозябавших, пока один не оказался баловнем судьбы и теперь, как буксир, тащил наверх по столичной лестнице тщеславия все семейство. У Муриных этим буксиром был Ипполит. У Березовых — старшая сестра Елена, которая вышла замуж за князя Вилюйского, богатейшего на тот момент жениха России, и нанесла тем самым всем петербургским мамашам и девицам на выданье