Боже, царя храни! Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!

Царствуй на страх врагам, царь православный,

Боже, царя, ца-а-ря храни!

— А ведь это очень похоже и на наш национальный гимн, — заметил Пауэрскорт. — Бог, вера, смерть врагам — все, как полагается.

Де Шассирон смотрел в бинокль на процессию, которая шла за священником. Множество детей. Самых маленьких несли на руках, тех, кто постарше, отцы сажали на плечи, чтобы им лучше было видно. В хвосте толпы, оскальзываясь на льду, шли старики. И у всех у них вид был значительный и целеустремленный, будто они совершают важное дело, идут нога в ногу с судьбой. А Михаил снова тронул его за руку, указывая на другой берег реки. Там показалась еще одна колонна. Двигаясь с Петроградской стороны, она приближалась к Троицкому мосту, который вел прямиком к Дворцовой. А дальше на восток, обойдя Финляндский вокзал, подходила к реке третья колонна, с Выборгской стороны. Интересно, поймал себя на мысли Пауэрскорт, сколько народу прибавится после этого в казематах Петропавловской крепости? Куранты неподалеку прозвонили час дня — таким образом, до сбора на Дворцовой осталось всего шестьдесят коротких минут. Внизу несколько студентов, все с головы до пят в черном, взобравшись на самодельные трибуны, зачитывали демонстрантам из прокламации.

— Послушайте, Пауэрскорт, — воскликнул Михаил. — А ведь они не тратят зря слов, те, кто сочинил эту листовку! Ни экивоков, ни сентиментальностей! Они требуют права голоса! Голоса! Только представьте! Конечно, были такие, кто требовал этого и раньше, но их было никак не десятки тысяч, и они не шли походом на Зимний дворец! — И он снова стал переводить: — «Необходимо, чтобы сам народ помогал и управлял собой. Ведь ему только известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощи, прими ее, повели немедленно, сейчас призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов». — Михаил, покачивая головой, смотрел на Пауэрскорта. — Свобода собраний, право голоса для всех, не только для богатых. Я думаю, Зимний дворец рухнет от одного вида этой петиции!

Все и сразу! В самом деле, подумал Пауэрскорт, эти русские радикалы требуют более широких прав, чем имеется в его собственной стране, которая, как ни верти, колыбель и оплот демократии!

— А знаете ли вы что-нибудь об этом священнике, который у них там во главе? — спросил Пауэрскорт.

Де Шассирон многозначительно хмыкнул:

— О, я провел не один час, пытаясь побольше разузнать об этой личности, Пауэрскорт. И простите меня, Михаил, если в моих словах проскальзывает критика в адрес ваших сограждан. К вам это никак не относится. — Он поглядел вниз, свесясь над балюстрадой, и несколько кусочков штукатурки посыпались с парапета. — В народе этого человека называют поп Гапон. — Де Шассирон помолчал. — Вот давайте представим себе, что вы служите в тайной полиции, ладно, Пауэрскорт? Что ни говори, а временами само существование императорского семейства зависит только от этой организации. В любом случае вы там служите и имеете возможность наблюдать, как возникают в больших городах все эти новые фабрики с их антисанитарией, потогонной системой и жалким уровнем оплаты труда. Зарубежный опыт подсказывает вам, что в определенный момент времени русские рабочие непременно объединятся в рабочие организации, то бишь тред-юнионы, подобно тому, как это сделали рабочие в Англии, Германии и так далее. Прекрасно, говорите вы, и у вас возникает гениальная идея. Не будет ли лучше и умней, подумал некий высокий чин в тайной полиции — Зубатов его фамилия, — если мы станем контролировать эти тред-юнионы, а не радикалов, революционеров и прочих нежелательных леваков? Давайте создадим процарские тред-юнионы, но так, чтобы ни один член такого тред-юниона об этом не догадывался! И вот множество тайных агентов было внедрено в рабочие союзы по всей России, и они стали направлять рабочее движение в ту сторону, в какую подсказывало им правительство. Отец Георгий Гапон — как раз из числа таких агентов. Если позволено будет провести аналогию, это примерно так же, как если бы французский король платил по ведомости не только Дантону, но также Сен-Жюсту и Робеспьеру. И вот правительство дает таким гапонам деньги на создание союзов. Однако через некоторое время гапоны эти перекрещиваются и переходят в оппозицию! У меня есть основания полагать, что наш отец Георгий вчера встречался с представителями власти, но я уверен, что сегодня он всем сердцем с демонстрантами. Говорят, именно он — один из авторов прокламации.

Внизу произошла смена студентов-чтецов. Глубокий бас принял эстафету, и над толпой разнеслось:

— Мы требуем, во-первых, немедленного освобождения и возвращения всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки.

— Это значит, опустошить казематы Петропавловки, — покачал головой Шапоров, — и вернуть тех, кто выслан в Сибирь!

— Во-вторых, немедленного объявления свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, собраний, свободы вероисповедания. В-третьих, общего и обязательного народного образования за государственный счет. В-четвертых, ответственности министров перед народом и гарантии законности правления. В-пятых, равенства перед законом всех без исключения. В-шестых, отделения церкви от государства…

Да ведь в эти несколько написанных по-русски страниц, размышлял Пауэрскорт, воплотился многовековой опыт европейского вольнодумства, вся история реформистских движений, радикальных партий и революций! И сейчас он, этот опыт, сконцентрированный в мощных звуках густого студенческого баса, разносится по морозному январскому воздуху над русской столицей. Пауэрскорту вспомнился покойный Родерик Мартин. Возможно ли, чтобы его смерть была как-то связана с событиями сегодняшнего дня или их подоплекой? А вдруг разгадка его смерти — на заполненных людьми улицах, где-нибудь на пол-пути между демонстрантами и военными? В той колонне, что подходила к мосту, пели церковный гимн:

Сыне Божий, Ты хлеб единственный, питающий жизнь мою.

Тебе молюсь, не отврати лица Твоего от меня, грешного.

Ты единственная вода живая, утоляющая жажду пустыни жизни моей…

Боюсь, сегодня участникам марша потребуется вся помощь, и земная, и небесная, подумал Пауэрскорт, когда Михаил перевел ему, о чем они молили Бога. Детективу было тревожно. Демонстранты явно не собирались развернуться и разойтись по домам. Неужели власти допустят, чтобы эта армия страждущих заполнила Дворцовую площадь? Нет, как-то не верится.

В этот момент пение заглушили шум и крики. Отец Гапон принялся заводить толпу, пользуясь той тактикой, к которой всегда прибегал при публичных выступлениях.

— Братья! Посмеют ли полиция и солдаты, — надрывался он, — не дать нам пройти?