И вот сейчас на нее смотрели те самые глаза. Не черные и даже не карие. Скорее темно-темно-зеленые, почти хаки. Редкий цвет. И волосы редкого оттенка – рыже-каштановые.

Девушка, даже совершенно не накрашенная (таково было условие кастинга), обращала на себя всеобщее внимание, хотя старалась выглядеть как можно незаметнее.

Она, как оказалось потом, пришла на кастинг за компанию с подругой, полной амбиций и планов на будущее.

Такое нередко случается. Улыбка фортуны иной раз обращается не к тому, кто от нее что-то настоятельно требует, а, наоборот, к тому, кто ничего не просит и тихо ждет в уголке.

Именно так, в уголке, на стуле, ссутулившись, сидела девушка с глазами серны. Все вокруг тянулись, стараясь показать себя, она же терпеливо ждала подругу, скукожившись на стуле в уголке.

И надо же было такому случиться: Сана и Неля взглянули друг на друга…

Все решилось сразу.

– Подойдите, пожалуйста. Да-да, вы, девочка. Распрямитесь, не сутультесь. Пройдитесь. Повернитесь… Так. Все. Мне нужна эта модель.

Выбор оказался, что называется, в десятку. С Нелькой в качестве модели был получен главный приз на том конкурсе.

Они подружились – подросток Нелька и казавшаяся себе уже тогда совсем взрослой замужняя бизнесвумен Сана.

Обстоятельства Нелькиной жизни оказались тяжелыми. Впрочем, как у очень и очень многих в стране, не знающей покоя.

Отец ее до четырнадцати Нелькиных лет жил тихо-мирно в семье, благополучие которой держалось на маме. Мама работала на нескольких работах, чтобы дать возможность талантливому мужу искать себя и совершенствовать свое мастерство. Он считал себя то ли художником, то ли скульптором, а иногда даже поэтом. Делал попытки торговать плодами своего творческого полета. Но народ, видимо, еще не дозрел до осознания ценности его шедевров и ничего не покупал. Тупые темные люди, серая биомасса. Что с них возьмешь?

Семья тем не менее жила вполне благополучно, без ссор и скандалов. Мать вертелась как могла, Нелька училась, росла, делалась, по собственному мнению, все страшнее и страшнее, пока не превратилась в полную уродину. В школе ее дразнили «каланча» за высокий рост, и вообще как только ни называли… Она старалась пропускать все мимо ушей. Что поделаешь? Действительно – выше всех в классе. Каланча. И в кого только уродилась?

Потом вдруг, буквально в один миг, все дома рухнуло. Просто разом развалилось, как карточный домик.

Отец почему-то ушел к другой женщине. Сказал, что полюбил человека, который его полностью понимает.

– Да разве же я не понимала? – подавленно спрашивала мама. – Я же все делала, старалась, чтобы освободить тебя, твое время… Чтоб ты мог спокойно думать, творить…

– Это тебе так казалась, что ты все делала. А я задыхался во всем этом…

Отец обвел широким жестом их комнату в коммуналке. Кстати, совсем даже приличную комнату: два окна, двадцать три квадратных метра площадью, в центре Москвы. Ну, конечно, другие жильцы, еще пять семей. Конечно, единственный, вечно занятый туалет. Но ведь есть на свете люди – и этого не имеют…

Короче, отец ушел к той, у которой имелась двухкомнатная квартира. Та, новая любовь, сразу выделила отцу комнату под мастерскую. Чтоб он реализовывал наконец себя в полную силу.

И он ушел. Быстро оформил развод и зажил счастливо с той, которая создала ему более надежную базу, адекватную его таланту.

Мать держалась как могла. Старалась, работала, как прежде. Нелька училась изо всех сил, чтобы поскорее встать на ноги и помогать маме. Но мать стала чахнуть на глазах. Не жаловалась, работала, но видно было, что силы оставляют ее.

Нелька слезно умоляла маму показаться врачу, но та упрямилась, отмахивалась. А когда все-таки обратилась за помощью, было уже поздно. Болезнь почти сожрала ее изнутри. Жуткая болезнь, название которой люди суеверно боятся произносить.

В общем, операцию делать оказалось уже поздно. И химиотерапию, и все, что обычно стараются делать в таких случаях… Тут врачи в один голос сказали: смысла нет зря мучить человека.

Они определили срок жизни Нелькиной маме в один месяц. Та прожила целых четыре. Держалась из любви к дочери, из страха за нее: как останется одна-одинешенька на всем белом свете, который на самом деле далеко не всегда белый, особенно по отношению к сиротам?

Мать говорила с Нелькой, пока могла. Все объясняла, как той стать на ноги, как блюсти себя, как остерегаться плохих людей, которых развелось видимо-невидимо повсюду.

Нелька обещала все в точности выполнить, о чем просила мама. Она не просто успокаивала больную, она твердо знала, что слово свое сдержит, чтобы мамочка и оттуда видела и радовалась за нее.

За пару дней до окончательного прощания мать почувствовала себя получше. Она собралась с силами и внятно, членораздельно продиктовала Нельке, велев той записывать, что следует сделать после похорон.

Во-первых, никому не распространяться о материной смерти. Набегут опекуны, не отвяжешься. Комнату захотят отнять. Саму Нельку запихнут в детдом, а комнату приберут к рукам. Неважно, что она приватизированная. Найдут способы.

Во-вторых, если все-таки заявятся заботливые твари, желающие поживиться на детском сиротстве, надо твердо говорить, что она никакая не сирота, у нее есть отец, который о ней заботится. Поэтому опекунов ей не надо.

В-третьих, отцу тоже о смерти матери говорить нельзя без особой на то надобности. Потому как он живет сейчас с человеком, который не постеснялся увести мужа из семьи, несмотря на ребенка. Поэтому и в дальнейшем надеяться на ее доброе отношение опасно. Вдруг и ей захочется расширить жилплощадь за счет Нелькиного единственного пристанища?

– Тебе главное – школу успеть покончить, в институт поступить (в любой, в какой получится), а там я за тебя спокойна, – внятно внушала мама. – А за любовью не гонись. И силы на любовь не клади, как я делала. Видишь, что вышло. Жизнь твоя, тебе ее и беречь.

Потом мамочка велела принести ей с ее полки в платяном шкафу шкатулочку. Там оказались деньги, которые она ухитрялась откладывать на дочкины нужды. Начала еще при отце. Показалось, что так будет правильно. И вот сейчас ей за дочку не так страшно. Если сильно все высчитывать, платить только за коммунальные услуги и за самую простую еду, хватит надолго.

В шкатулочке оказалось семь тысяч долларов. Нелька ужаснулась. Мама ведь не на них с отцом экономила. На себе. Себя губила из-за этих денег.

– На похороны отсюда не бери. Похоронные отдельно лежат. Мне на работе выделили. Приезжали тут, помнишь? Я их попросила собрать кто сколько может. Ради тебя. Все возьмешь там, в бельевом ящике.

Нелька кивала, обещала… Ей себя жалко не было ни капельки. Ей только не хотелось, чтобы маме было больно.

– Мамочка, я тебе обещаю, все будет у меня хорошо, – заверяла она.