будет места в обширном государстве нашем, где бы не пролились горячие слезы по Государю, безвременно отошедшему в вечность и оставившему родную землю, которую он любил всею силою своей русской души и на благоденствие которой он полагал все помыслы, не щадя ни здоровья своего, ни жизни…

Увы, недолго он находился в приятном убеждении насчет «горячих слез». Тотчас же за похоронами начали поступать сведения о желании некоторой части дворянства и земских людей внести изменения в систему государственного управления и ограничить его самодержавную власть, которую отец завещал охранять неприкосновенной. Это поспешное изъявление затаенных чаяний русского дворянства у раскрытой еще могилы оскорбило его как сына и огорчило как человека. С горьким чувством он услышал, что Император Александр III закупорил политическую жизнь в России и что это было большой ошибкой.

По совету старого мудрого Победоносцева, которого ненавидело радикальное общество, он решил дать отпор вековым домогательствам дворянства и стремлениям земских людей расширить базу своей деятельности и разделить с ним его права и прерогативы.

«Пусть все знают, — сказал он собравшимся делегациям дворян, земских и городских деятелей, — что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял их мой незабвенный покойный родитель»…

Государь отлично вспомнил свой первый промах. Он случайно оговорился, сказал не то слово, которое следовало, и не сумел поправиться. Это может случиться со всяким, но слово сорвалось и пошло гулять по России. Его обсуждали вкривь и вкось. Старое родовое дворянство было задето за живое, было оскорблено. Более спокойные считали, что Государь неудачно выбрал время для политических изъявлений. Так или иначе, но «бессмысленные мечтания» стали жупелом в борьбе с Государем. Этих слов ему не простили и их не забыли за все эти двадцать два года.

А затем замелькали, как спицы в колесах, одна за одной неудачи, несчастья, удары судьбы. Что-то роковое и обреченное было в этих Ходынках, войнах, смутах, убийствах, в этой неустанной борьбе политических врагов, сеявших крамолу, подтачивавших трон и стремившихся низвергнуть Россию в пропасть.

В 1905 году, когда Россия вела тяжелую войну с Японией, на далекой восточной окраине, в стране вспыхнула революция.

Вспыхнула потому, что это был удобный момент для нанесения режиму смертельного удара. Загорелась пожаром Россия. Забастовали фабрики и заводы, остановились железные дороги, перестали действовать телеграф и почта, не выходили газеты, жизнь в стране замерла, и только революция дышала кровавым пламенем, пожарами помещичьих усадеб и выше и выше поднималась революционная волна.

Крамольная интеллигенция приветствовала японские победы; не скрывая, она злорадствовала по поводу наших неудач и страстно желала русского поражения. Она надеялась ценою русского позора, ценою национальных интересов купить победу над самодержавием. «Макаки бьют казаков», «Чем хуже, тем лучше» — крикливо и бесстыдно шумели по всей России. «Нужно только навалиться всей силой на колеблющееся самодержавие, и оно рухнет»… Передавали слух, что Милюков приветствовал микадо с победой.

9 января революционные вожаки, хитрые, лукавые и вероломные, двинули к Зимнему дворцу, под прикрытием икон и царских портретов, рабочий пролетариат столицы. На бесчисленных митингах они разожгли у рабочих жестокую, слепую, накаленную добела ненависть к правительству, к буржуям, ко всякому, кто носит «крахмальный воротничок», и к Царю как носителю верховной власти. Царю несли петицию. Эту петицию главари составили в обычных формах революционной шпаргалки. В ней были жалкие слова, от которых пахло приторной, лукавой фальшивкой:

«…Нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества… Мы не много просим; мы желаем только того, без чего наша жизнь — не жизнь, а каторга… Разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть нам всем, трудящимся? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники!..»

Но, кроме этих перлов революционного творчества, которые должны были вдохновить толпу, в петиции было еще четырнадцать пунктов, имеющих смысл, темный для толпы и хорошо понятный для вожаков. В этих четырнадцати пунктах и заключалась вся соль, вся суть предпринятого марша «голодных, ищущих правды». От Царя требовали самоупразднения и требования заканчивали словами: «Пусть Царь на эти требования согласится и клятвенно обещает их исполнить…»

Интеллигенция стремилась к установлению политического режима в России и добивалась власти уже давно. Она считала, что самодержавный режим отжил свой век, что он является пугалом для Западной Европы, что он мертвит русскую жизнь. Она полагала, что власть должна принадлежать ей. Она жила обычными демократическими настроениями. Она уже утратила черты исконной, кондовой России. Но к власти еще более страстно и напряженно стремилось революционное, цепкое подполье, фабричные рабочие и чернь. У этих уже совсем не было никаких русских национальных черт, ее интересы ограничивались неизменными вожделениями безродной черни, интересами брюха. Их боевым лозунгом была знаменитая фраза из Интернационала: «Кто был ничем, тот станет всем»…

Что должен был чувствовать он, Царь земли Русской, когда рушились его дальневосточные планы, его надежды твердой ногой стать на берегах Тихого океана? В своих мечтах он видел, как русские суда бороздят беспредельные просторы морей и как колышется и плещется в лучах восходящего солнца русский флаг. Что должен был чувствовать он, видя, как проливалась русская кровь на улицах столицы?..

«Тяжелый день, — записал он в дневнике 9 января 1905 года. — В Петербурге произошли серьезные беспорядки. Войска должны были стрелять в разных местах города. Было много убитых и раненых. Господи, как БОЛЬНО И ТЯЖЕЛО»…

Сердце Государя было полно скорби. Он отверг все проекты, которые ему предлагали, и решил лично переговорить с представителями рабочих, как говорит отец с провинившимися детьми. Он им сказал:

«Приглашая вас идти подавать мне прошение о нуждах ваших, ИЗМЕННИКИ поднимали вас на бунт против меня и моего правительства… Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и невинные жертвы.

Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует считаться с условиями нашей промышленности»…

Революция привела к преждевременному миру накануне нашей победы. Японцы исчерпали свои средства, накопленные раньше, перед войной, Россия же их только сосредоточила.

«О, если бы Бог даровал нам победу, — писало „Новое время“. — Как бы Русь воспрянула, как отлетел бы от нее весь дым и чад, все это удушье, бестолковщина и безначалие»…

«И неужели хоть на полгода времени нельзя вдохнуть в интеллигенцию России чувства патриотизма?..» — с горьким чувством заметил Куропаткин.

Революция