Я кивнула в сторону экрана. Мисс Мойра Мак-Креди предупреждала всех в Шотландии, что нужно тщательно изучить новые пенсионные схемы.

— Вот эта белиберда. Неужели она никогда не казалась тебе скучной?

— Конечно, нет! — Похоже, Пучеглазый об этом ни разу не задумывался. — Ничуть не скучно. Вовсе нет.

Его ответ заинтересовал меня.

— А ты не находишь, что это весьма скучный способ рассматривать милую зеленую планету, на которой мы живем?

На щеках у него вспыхнули красные пятна. Он, поди, решил, что я его снова подкалываю. Но я изо всех сил старалась не давать повода заподозрить меня в недоброжелательности и агрессивности. Мне в самом деле было интересно. Пучеглазый перевел взгляд с меня на мисс Мак-Креди в телевизоре, которая все распространялась о недостатках Государственного плана пенсий по заработку, и наконец сказал:

— Да я всегда так смотрел на вещи.

Я поняла, что мне следует быть еще более осторожной. Машинально потянув вылезшую из носка нитку, я вежливо спросила:

— Но, Джеральд. — Да-да, я его так назвала! — Представь: в один прекрасный день ты присмотришься хорошенько к тому, что тебя окружает, и вдруг тебе явится видение. Предположим, ты увидишь деревья и небо, облака, птиц и зверей так ясно, словно впервые в жизни, и тогда поймешь, что жить на этой планете тебе суждено не более ста лет, и надо их прожить наилучшим образом и постараться быть счастливым. Не покажется ли тебе после этого, когда ты вновь возьмешься за чтение биржевых отчетов и справочников строительного общества, что твой привычный взгляд на вещи — ну, немного скучноватый, что ли?

(А на самом-то деле мне хотелось сказать — примитивный, ограниченный, слепой и глупый! Но я из вежливости сказала лишь «скучноватый».)

С какой бы осторожностью ни формулировала я свой вопрос, все равно боялась, а вдруг он покажется ему слишком грубым. Но мне хотелось знать ответ — честное слово! Я внезапно поняла: отчасти моя неприязнь к Пучеглазому объясняется тем, что он так не похож на нас с мамой — думает и беспокоится о совсем иных вещах. И мне подумалось: если бы только я сумела понять его, может, это помогло бы мне к нему притерпеться.

Хоть мой вопрос мог показаться ему обидным, но он, похоже, не рассердился. Он задумался, пока мисс Мойра Мак-Креди трещала без умолку о дополнительных добровольных взносах, выплатах в случае смерти, наступившей до выхода на пенсию, и альтернативных возможностях. Наконец он нашел ответ.

— Может, это так потому, — заговорил он, — что и сам я человек скучноватый. Очень может быть. Порой я смотрю на людей, таких, как ты и твоя мама, и думаю: «Нет, я никогда не был таким, как они, даже в молодости». Возможно, я так и родился скучным. И был скучным с колыбели.

Его глаза все еще следили за мисс Мойрой Мак-Креди, открывавшей и закрывавшей рот, но он ее больше не слышал. Теперь он отвечал мне не из вежливости. Он заговорил о том, что его на самом деле волновало:

— И отчасти я думаю, что именно это нравится во мне твой маме. Пусть я скучный зануда, но во мне есть парочка старомодных добродетелей, которые часто даются в придачу именно занудам. Я постоянный, предсказуемый и на меня можно положиться. Может, именно такой ей и нужен. Порой мне кажется, что именно в этих свойствах моего характера она нуждается больше всего. Да и твоя сестренка тоже.

Он повернулся ко мне и улыбнулся:

— И как знать, вдруг в один прекрасный день тебе они тоже пригодятся, я очень на это надеюсь.

Ну что тут скажешь? Оставалось только, выждав немного, подняться наверх в свою комнату и поразмышлять обо всем. А ответить на это нечего — можно лишь смущенно пожать плечами и улыбнуться в ответ, что я и сделала. Но позже, лежа в кровати, поджидая маму, я думала: а не слишком ли несправедлива я была к бедному старикану Джеральду Фолкнеру, не слишком ли поторопилась, решив, что он худшее приобретение для нашего дома, с тех пор как папочка упаковал свои вещи и укатил в Бервик-на-Твиде. В конце концов, если подумать, то нельзя же винить Джеральда за то, что мама в его присутствии становилась веселее и оживленнее, чем была наедине с нами. И что она сразу после их знакомства так часто ходила в кино, хотя могла бы и отказаться и побыть дома. (Я ощутила укол совести, вспомнив, как мама один раз попыталась-таки остаться, но этим лишь еще больше меня рассердила!) Нет. Я была не совсем справедлива.

Нехорошо было и винить Джеральда Фолкнера за то, что он любил, когда мама наряжалась, и считал, что у нее красивые ноги. Саймон тоже так считал. И папа, только он редко говорил ей об этом. Что плохого, скажите на милость, в том, что красивые ноги вызывают восхищение?

Я все еще лежала в темноте, недоумевая, с чего это я так взбесилась в тот первый вечер, но тут вернулась мама.

Даже не знаю, почему я сразу не скинула одеяло и не бросилась вниз встречать ее. Может, поступи я так, гадкая-прегадкая ссора между мамой и Пучеглазым и не успела бы начаться. Зачем только я мешкала наверху, укрывшись одеялом и делая вид, что сплю? Только ли потому, что по-настоящему устала, а постель была теплой, как тост? Или потому, что, как только мама ввалилась в дом, хлопнув парадной дверью так, что аж стены затряслись, и с триумфом закричала: «Люди, я дома!», я сразу почувствовала — быть беде.

— Розалинда! Тише! Девочки спят. Не шуми так!

Могу себе представить, как вытянулось мамино лицо после подобной встречи!

— Разве так встречают героиню-победительницу?

Джеральд ответил приглушенным голосом, но я все равно услышала:

— Нет ничего героического в том, чтобы вытащить из постелей двух уставших девочек.

Теперь мамин голос зазвучал с еще большим упреком:

— Так не надо было укладывать их спать!

— Не давать им отдыху, ты это имеешь в виду? Лишь бы ты повеселилась? Не слишком ли это эгоистично? Ведь завтра им ни свет ни заря вставать в школу.

Наверное, мама здорово замерзла и была порядком раздосадована, ведь она провела столько времени в полицейском участке, а потом еще добиралась домой.

— Уж они бы меня встретили радостнее, чем ты!

— Конечно. Им ведь, в отличие от меня, вбили в головы, что все, чем вы занимаетесь, очень важно.

Что это за удары? Наверное, это мама один за другим сбросила заляпанные грязью ботинки.

— Это на самом деле важно.

— Однако некоторые посчитали бы, что позволить себя арестовать по минутной прихоти — не столь важно, сколь безответственно!