Причём былинное изображение княжеской палаты несколько отличается от того, что привычно нам по многочисленным иллюстрациям и экранизациям былин: длинный покой с выставленными «покоем» столами, и в глубине, на возвышении — княжеский престол. В былинах, когда рассказывается о появлении в княжьей «светлой гриднице» богатыря, обычно говорится:

Поклонился на все четыре стороны,

А князю с княгиней — наособицу.

То есть надо понимать, есть «четыре стороны палаты — и ещё какое-то место, на котором расположились «князь с княгиней».

Я думаю, читатель, Вы уже сами догадались, что речь идёт о князе, восседающем в центре — как в центре «Медовой палаты» восседали великие короли Ирландии, как в центре своей крепости находился индийский царь, как в центре пиршественного покоя сидел на возвышении Аттила.

Кем бы ни был он и его гунны, к моменту, когда византийский посол Приск Паннийский посетил его двор, они достаточно ославянились, чтобы жить в деревянных теремах, пить хмельной напиток, называемый «мёд», а погребальный пир величать «стравой». А значит, и описание его пиршества имеет отношение именно к славянам — благо никто из гуннов не сидел на полу, скрестив ноги, и не потягивал кумыс из пиалы.

Тему связи правителя и сакрального центра блестяще раскрыл В.Н. Топоров, крупный отечественный лингвист: «К числу несомненных выводов … исследований института царской власти относится установление скорее жреческой (а не царской в более позднем понимании этого слова) функции царя, чем административно-политической.

Древний царь выполнял роль жреца, который не только знал космологическую структуру мира и ведал космологическими измерениями, но и соотносил её с социальным устройством общества; точнее, этот царь-жрец определял на уровне правил и религиозно-юридического права, каким образом должна быть организована данная социальная группа (или их совокупность) с тем, чтобы она соответствовала космическому порядку.

Это соответствие идеальным образом могло осуществляться в центре мира, определяемом местом, где проходит axis mundi (мировая ось. — Л.П.).

Этот центр и был наиболее сакральной точкой пространства. В нём совершалось царём-жрецом жертвоприношение, также рассматривавшееся как акт установления связи (проверки соответствия) между космическим и социальным началами.

Понятно, что благополучие данного социума зависело от умения царя-жреца найти эту сакральную точку в пространстве и времени. Лишь найдя её, можно было определить место и время жертвоприношения и через него — всю структуру пространства, занимаемого данным коллективом, — алтарь, храм, поселение, его границы (четыре стороны света) и его временные координаты».

Всё это имеет самое прямое и непосредственное отношение к славянам, достаточно вспомнить, что русское слово «князь» само по себе подразумевает жреческие обязанности: польское «ksidz» — священник, по-чешски и по-лужицки.

Достойное внимания обстоятельство — одним и тем же словом князья и жрецы называются не у восточных славян, а у лужицких, остатков балтийского славянства, у которого существование жрецов хорошо отражено в источниках. Стало быть, аргументом в пользу того, что жречества-де у славян не было, а жреческие обязанности лежали на князе, эти слова служить не могут.

«Knez» — священник же, «predniknez» — епископ, «knezstwo» — духовенсто, «czerno-knezik, cerno-knezstwo» — чародей, чародейство — как видим, мифическая «чёрная книга» тут ни причём. В чешском евангелии X века архиереи названы «cnaezi popsti», а в евангелии XIV века — «kniezata роpowa».

To есть изначально титул князя был жреческим титулом. Когда же князья стали по преимуществу водителями дружин, те из них, кто сохранял древние священные функции, нареклись тюркским именем «каган» (обозначавшим как раз священного, ритуально неподвижного владыку) — у арабских авторов X столетия владыка русов называется «хакан-рус».

В англосаксонской поэме «Видсид», записанной в VIII веке, упоминается «хаган — правитель островных ругов», то есть русов с Рюгена-Руяна. В Вертинских анналах под 855 годом правителя «народа рос» — скорее всего, балтийских русов-«ругов» — называют каганом. За русскими великими князьями этот титул удерживается до XI века включительно — так называет Иларион самого крестителя Руси, так же величают в выцарапанной на стене черниговской церкви надписи его внука Святослава Ярославича, а по мнению некоторых исследователей, его сына Олега («Ольгова коганя», как говорит «Слово о полку Игореве»), тоже титуловали тем же именем.

И скорее всего, заимствование было не от хазар, а от аварского каганата, с которым предки русов соприкоснулись много раньше, чем с хазарами (византийские и грузинские летописи называют русами славян, пришедших под стены Константинополя в войске аварского кагана в 626 году).

На неподвижность былинного Владимира обратил внимание ещё в 1960-е годы В.В. Чердынцев, замечательный исследователь русского былинного эпоса, указав, что Красное Солнышко «никогда не участвует сам в сражениях, никогда не покидает Киева и является, по сути, главным «сиднем» нашей народной поэзии».

Чердынцев справедливо соотнёс эту черту правителя былинной Руси с ритуальной неподвижностью священных царей из «Золотой ветви» Дж. Фрэзера. Позднее к тем же выводам пришли русские учёные И.Я.Фроянов и Ю.И. Юдин. Судя по удивительному сходству с былинным князем, образ «царя русов» у ибн Фадлана также почерпнут арабским путешественником не из рассказов русов, встреченных им в Волжской Болгарии, об их правителе, а из их эпических песен.

Для X века этот образ уже чересчур архаичен — современник ибн Фадлана русский князь Игорь Рюрикович самолично водил дружины на неприятеля (что засвидетельствовано и иноземцами — Львом Диаконом, Лиутпрандом). Хотя пост «заместителя» верховного владыки в военной и юридической сфере — воеводы — у славян сохранился.

Ещё одна черта облика священного правителя, роднящая его как раз с верховными правителями индоарийских и кельтских обществ — тема священного брака. Не зря Илья Муромец указал Владимиру Красно Солнышко на отношения с женой как основные обязанности! Фигура супруги правителя стала предметом внимания исследователей ещё в конце XIX, начале XX вв. Одним из первых к ней обратился в книге «Золотая ветвь» Дж. Фрэзер.

Исследование латинских, скандинавских, греческих и бриттских преданий привело его к выводу, что «у некоторых арийских народов было обычным видеть продолжателей царского рода не в мужчинах, а в женщинах».

Несколько позже ряд исследователей вскрыли мировоззренческую подоплёку этого обычая. В супруге правителя видели женское воплощение его земли, страны и одновременно его власти. Любопытно, что древнерусское «волость» объединяет оба эти понятия. Особенно хорошо это явление изучено на кельтском материале.

Тут и фигура Власти, предстающей ужасной старухой, но превращающейся в прекрасную даму после соития с нею, впервые появившаяся в саге о Ньяле Девяти Заложников, а потом — в повести о сыновьях короля Даре, и многочисленных английских и французских романах. И ирландские королевы-тёзки, по имени Медб, из Коннахта и из Лейнстера. Про вторую говорится, что «не мог стать королём Тары тот, чьей супругой она не была».