Бритоголовый обернулся. С кустистыми бровями, с первой неряшливой растительностью на круглом юношеском лице — гимнаст вспомнил это лицо: «Ночью он много кричал и даже хотел пытать меня деревянным мечом-боккэном. Его имя начинается на Ц. И вроде бы на ё заканчивается».

Бритоголовый задержал взгляд на Артеме. Никаких особых эмоций на его лице не отразилось. Потом самурай быстро огляделся по сторонам.

Стараниями Артема на бритоголового смотрели уже все, а те, кто находился поблизости от него, отступили, образовав вокруг этого самурая круг отчуждения. И Хара Итиноси уже направился к нему, и кто-то из старших самураев уже пробирался к нему.

Выкрикнув что-то нечленораздельное, бритоголовый выдрал из ножен вакидзаси, рывком распахнул кимоно, всадил короткий меч себе в левый бок и быстро провел клинок к центру живота, вспарывая его.

Он рухнул на колени, потом медленно повалился лицом в пол. К нему кинулись отовсюду, кинулся туда и Артем. Гимнаст пробился к зарезавшему себя самураю, увидел, как его перевернули на спину.

— Посмотрите на его ладони! — закричал Артем, раздвигая склонившихся над самоубийцей.

Кто-то разжал сперва одну ладонь умирающего самурая, потом другую, показывая их всем. Ладони бритоголового были совершенно чисты.

Артем почувствовал, как в нем враз ослабла некая невидимая пружина, что была натянута все это время. Если бы не сработало, то тогда... скверно было бы тогда. И не только потому, что его и без того незавидное положение моментом ухудшилось бы до полной и окончательной задницы. Был еще один аспект.

Ацухимэ знала всю подоплеку фокуса со «Светом восемнадцати лун» — без ее помощи было не обойтись, ведь Артем не знал даже, где взять сажу. А если бы и знал, то не смог бы сделать это незаметно. И кабы фокус не сработал, кабы ладони у всех оказались испачканными, то на роль главной подозреваемой выходила бы девушка по имени Ацухимэ... В общем, слава богу, что обошлось, и все хорошо, что хорошо.

(А еще слава Джеку Лондону и его рассказу, в котором головастый шаман разыскал преступника точно таким же образом. Только вместо меча там был горшок, а вместо японцев — эскимосы... или индейцы, Артем точно уже не помнил. Вот как, оказывается, полезно читать книги и не сразу все выбрасывать из головы.

Психология тех эскимосов и этих японцев оказалась действительно очень похожа. На что Артем и рассчитывал. Те и те одинаково верили в духов и боялись их. Впрочем, слово «вера» не совсем точное. Для японца ками — такая же бесспорная вещь, как для человека двадцать первого века — электричество. Весь мир вокруг населен мириадами невидимых ками, они повсюду и во всем: в камнях, в деревьях, в животных, в земле, в небе. Сам японец станет ками после смерти.

Есть сильные ками, а есть слабые. Такой священный и бесспорно одушевленный для самурая предмет, как меч, не может обладать слабым ками. А если это не просто меч, а меч, выкованный самим Амакуни, меч, который принадлежал самому Мацудайра, то ками этого меча не может не быть сильным. И даже не просто сильным, а сверхсильным. Вот почему Артему всенепременно нужен был «Свет восемнадцати лун», вот почему фокус не сработал бы с предметом, обладавшим меньшей харизмой. И вот почему преступник должен был испугаться мести меча. А уж в том, что гайдзин со знаком Белого Дракона на плече заколдовал меч, ясное дело, никто сомневаться не мог. И дело не только в гайдзине, в фигуре для японца таинственной и пугающей. Дело в Белом Драконе. В том, как японцы верят в Белого Дракона и в его колдовское могущество, Артем уже не раз убеждался...)

Гимнаст готов был уже отойти от бритоголового самоубийцы — чего на него таращиться! — когда заметил одну невероятно знакомую вещицу. Он наклонился и достал то, что торчало у бритоголового за поясом. После чего выбрался из толпы.

Укиё-э. Дощечка с рисунком, на плетеном шнуре. Та самая, что он забрал у убитого им в Яманаси человека, а потом отдал мастеру Мацудайра. И как все это объяснить, а?

— Цурутиё, — услышал он рядом с собой.

— Что? — Артем аж вздрогнул.

— Цурутиё, — повторил Хара Итиноси. — Его звали Цурутиё. Он — один из старших учеников мастера.

— А-а, — протянул гимнаст. — Очень интересно. Пусть будет Цурутиё, я свое дело сделал. Я не знаю, почему он убил мастера, и не могу это выяснить. Боюсь, мы этого так никогда и не узнаем.

— Почему же? — пожал плечами Итиноси. — Я знаю, почему он убил господина Мацудайра... Ты видел окруженную кипарисами беседку с северной стороны дома, Ямамото?

— Нет.

— Попроси кого-нибудь, пусть тебя проводят. Я закончу здесь и подойду. Нам нужно поговорить...

— Да, поговорить нам нужно, — согласился гимнаст.

Артем знал, кого он попросит показать ему беседку с северной стороны дома...

Снежный ком, снежный ком,

До чего же быстро ты вырос, —

Катить не под силу!

Яэлзакура

Открытая японская беседка со столбиками, поддерживающими крышу-пагоду, — не самое плохое место, чтобы встречать утро. А может быть, даже как раз самое подходящее и есть — ничто не мешает созерцанию пробуждающегося мира, ничто не мешает сливаться с природой.

Беседка располагалась на некотором отдалении от построек, была расположена в полукруге, образованном невысокими кипарисами. Отсюда, помимо вида на кипарисы, открывался изумительной красоты вид на окутанные утренним туманом холмы.

В центре беседки находился стол, а у невысоких бортиков беседки лежали свернутые трубкой циновки. Две из них они расстелили. Сели за стол напротив друг друга. Ацухимэ наклонилась и провела ладонью по гладкой лакированной столешнице, сгоняя с нее росу.

— Я рада, что ты не убийца, — сказала она, вытирая мокрую ладонь о кимоно.

Артем мог бы сказать ей в ответ: «А я рад, что убийца не ты». Вот такой обмен любезностями мог бы получиться. Но Артем сказал другое:

— А я рад твоей радости. Приятно, когда кто-то надеется, что ты не убийца.

Ацухимэ проводила взглядом жука, спешащего по своим утренним делам через стол, и сказала:

— Я думаю, Итиноси скажет тебе, что Цурутиё хотел смерти мастера Мацудайра из-за меня.

— Из-за тебя?!

Она кивнула.

— Цурутиё был ко мне неравнодушен. Находясь вместе со всеми, он, конечно, осуждал меня, при всех ко мне никогда не подходил. Однако когда мы оставались наедине... Это он так устраивал, чтобы мы оказывались наедине. Следил за мной, караулил меня, выбирал момент и словно случайно попадался навстречу. И тогда он говорил мне, как я ему нравлюсь, какими чувствами он пылает, как он хочет, чтобы я одарила его своими ласками. И он ревновал меня к мастеру.

Ацухимэ стрельнула в Артема глазами: