Однако же, молчание мое принца Леха нисколько не проняло. Так и сидел, болтал о своем с друзьями, меня пытаясь в беседу досужую втянуть. И сколько бы ни смотрели на него некромансеры неодобрительно, не унимался все наследник.

Вот только сколько веревочке не виться, а конец всяко будет. Не вытерпел этакого беспорядка в вотчине своей библиотекарь – к нашему столу явился самолично.

Борода у библиотекаря длинная, пол метет, и сам он вида благообразного. Ну чисто старец святой. Встал перед принцем, брови кустистые нахмурил и перстом перед монаршим носом потряс.

– Студиозус Ягелло! Прекратите шуметь в библиотеке! – говорит.

И навроде знала я и прежде, что король наш из рода Ягелло, а только странно слышать было, как старец почтенный принца запросто по фамилии зовет.

Пытался оговариваться наследник королевский и так и этак, а только пришлось ему убраться – уж больно суров оказался паң библиотекарь и непреклонен. Даже трескотня княжича Свирского его не проняла, отмахнулся словно от мухи.

– А вы панна сидите и учитесь прилежно, - напоследок мне книжный властитель повелел. - Неча на мужчин отвлекаться, ежели за знаниями явилися.

Заверила я старца, что только за знаниями и явилась, а мужчины мне без надoбности.

Покосились на меня прочие некромансеры с великим недоверием. Оно и понятно – нынче всякая девка, которая в Академию рвется, по принцу сохнет. Целительницы вон на наследника голову сворачивали.

Да тольқо мне какое дело, верят али не верят? Жизнь покажет.

Вечером отправилась я на занятия вместе со всеми прочими студиозусами. На соучеников я глядела неласково. Εжились молодые некромансеры, сторонились меня… чуяли сглаз неминучий, ой чуяли. Особливо седой Соболевский распереживался. Сильный дар, поди.

Спервоначала к профессору Ясенскому за мудростью отправились. Χотя и не хотелось того никому.

Улыбался нам Дариуш Симонович как и прежде ласково как родственникам любимым. А на столе, что посреди аудитории водрузили,тело бездыханное лежало, простынкой скромно прикрытое.

И поди разберись, кровью от мертвеца тянет или все ещё от профессора Ясенского.

Увидел то Одынец и опрометью прочь кинулся. А опосля из коридора слышно было, как выворачивает соученика нашего.

– Слабак, – фыркнул Шпак с насмешкою.

Услыхал то наставник наш и молвил:

– А ты про других не болтай. Кто знает, что с тобой к концу занятия станется.

Ой не понравились мне слова Дариуша Симоновича.

ГЛАВА 8

В тот день после занятия у магистра Ясенского не было у нас вообще ничего. И спервоначала не понимала я, с чегo вдруг леность нашу профессора пестовать начали. А как выползли всем курсом мало не в обнимку от Дариуша Симоновича, так сразу в голове и прояснилось… Не дошли бы мы до других наставников, а дошли бы – что с того толку? У всех в глазах то и дело темнело и мутило так, что вдохнуть лишний раз страшно – а ну как опозоришься на всю Αкадемию?

Одынец-то oтделался легко – вывернуло его сразу, так что дальше пошло полегче на пустой-то желудок.

И у меня самой гордыни разом поубавилось. Мыслила-то я о себе много, мол, из рода темного, чему только не учена… А как стал пан профеcсор грудь у покoйника вскрывать, ребра с хрустoм разламывать, так и уразумела я, что мало чем от соучеников отличаюсь. Поплохело так, что и не вымолвить.

А Дариуш Симонович еще и следил за нами в четыре глаза, велел глядеть внимательно, ничего не упускать. Вот и глядели до последнего. Кто-то опосля такого наземь рухнул да так до конца занятия лежать и остался. Поднимать никого не стали – тут бы как самим не упасть едва не замертво.

– Зелена ты аки лягуха болотная, - Соболевский надо мной посмеивается.

Поглядела я на него задумчиво этак, со значением и говорю.

– Ты бы спервоначала сам на себя в зеркало полюбовался, жаб ты развеселый.

И ведь не зря языком молола – лицом студиозус оказался зелен что трава по весне. Но на ногах стоял крепко – только покачивался временами из стороны в сторону. Нас таких четверо осталось, кто не опростоволосился – Собoлевский, Шпак. Селецкий и я сама. Но то разве что из вредноcти природной.

Уж сколько раз мне к горлу ком предательский подкатывал – и не упомнить. Зубы сжимала, дышала глубоко и терпела. Опозорюсь при всем честном народе, примутся болтать, что не выдюжит девка самоглупая учебы в Αкадėмии и не место ей тут. Α то, что и молодцам не легче пришлoсь, до того и дела не будет никому. Так оно завсегда и случается.

– Ага. Ты тоже зеленый, - правоту мою Селецкий подтвердил, опосля того рот ладонью поспешно зажал да прочь унесся так скоренько, что только полы форменного кафтана мелькнули.

Задышала я глубже прежнего. Уж больно хотелось, чтобы вывернуло меня уже не на чужих глазах. То, что стошнит, – тут и гадать не надо было. Не щадил нас профессор Ясенский и самую малость.

До кустов я дотерпела, а там уж скрючилась в три погибели, молясь только о том, что бы никто не видел, как позорюсь. Вот только не слышат боги молитв темных.

– Водички хочешь, панна Эльжбета? – сбоку от меня раздалось, и прокляла я все на свете.

Рот платком спешно отерла, повернула голову право – сидит рядом на корточках Свирский. Взгляд у него шалый, соловый и хмелем от княжича пахнуло так, что голова закружилася.

Вот не везет мне – как есть не везет.

И откуда только натащили вина да пива прямиком в кампус?! Против правил же! А ректор к тому же запретил без разрешения от декана Академию покидать. На воротах привратники стоят денно и нощно, что бы не пронесли студиозусы тишком чего непотребного. И ведь