– Катали мы ваше солнце… – сойдя на пугливый шепот, повторил Кудыка страшные слова.

Ответом было озадаченное молчание.

– Всего-то навсего?.. – разочарованно протянул наконец Ухмыл. – А я-то думал…

– Да как же «всего-то навсего»? – взлепетал Кудыка. – Мил человек! Про солнышко-то!..

– Ну и катали… – невозмутимо отозвался Ухмыл. – Сейчас опять покатим… – Он оглянулся на теплящиеся вдали огоньки и дружески пихнул Кудыку в плечо. – А пойдем, посмотришь… Вроде опорожнили уже… Только ты, слышь… – озабоченно предупредил он. – Ширше рыла рот не разевай, с опаской иди… А то не ровен час в ров угодишь – как раз по тебе и проедет…

Ров, как выяснилось, лишь показался Кудыке земляным, потому что лежал на нем мягкий слой золы. А на деле изноровлены были под ров две насыпи из мелкого щебня, а в получившейся между ними канаве через каждые полпереплева шли утопленные заподлицо дубовые полукруглые ребра – не то гнутки, не то вырезки. Дуги, словом…

Все это древорез определял на слух да на ощупь. Потом впереди зажелтел попрыгивающий огонек, и Ухмыл с Кудыкой (Бермята остался подле обоза) приостановились. Отчетливо потрескивала под чьими-то шагами скрипучая дресва[55]. Кто-то шел им навстречу вдоль хребтов золы по той стороне канавы.

– Хоронись!.. – испуганно шепнул Ухмыл. – Розмысл!.. Увидит, что без дела бродим, – трезвону будет на трое суток!..

Оба, горбясь, отбежали к высокой груде щебня, в которую упирался долгий ров. И вовремя. Розмысл остановился шагах в двадцати от них и огляделся, приподняв лампу повыше. В ее масляном сиянии Кудыка различил остролобое костистое лицо и быстрые злые глаза.

Да-а… Такого, пожалуй, умолишь… Ишь, ходит, очами посвечивает…

– Почему не в сборе? Почему без огня? – гневно грянул розмысл, обращаясь к смутно чернеющим грудам золы, и неистовый голос его раскатился вдруг гулкими отзвуками, как если бы он говорил, наклонясь над колодцем.

Выяснилось вскоре, что почти так оно и было: перед розмыслом зияла в склоне великая дыра, из глубины которой внезапно проклюнулись, замельтешили желтые огонечки, и вскоре полез наружу с лампами в руках чумазый оробелый люд.

– Заплутали? – рявкнул розмысл. – Праздников лишить?.. Лишу!

– Да Завид Хотеныч… – сбивчиво принялся оправдываться кто-то из вылезших. – Пятерых никак сыскать не могли, а их, оказывается, ключник отрядил бочки с маслом катать. Из пятой клети в шестую…

– Он что? Умом повредился? – страшно прохрипел розмысл. – Вот-вот закат начнется, а он – людей забирать?..

Взмахнул лампой и устремился в округлое жерло пещеры.

– Пронесло, – сказал Ухмыл и выпрямился. – Вставай-вставай! С ключником они завсегда долго лаются… Схватятся – колом не разворотишь…

Кудыка боязливо выглянул из-за бугра.

– О каком это он закате? – ошеломленно спросил древорез. – Закат-то уж был давно…

– Ну, это как посмотреть… – посмеиваясь, отвечал Ухмыл. – Вы-то закатом одно зовете, а мы другое… Во! Покатили уже. Давай-ка от греха подальше к волнолому отойдем…

Они отступили к скользким поставленным торчмя тесаным камням – каждый чуть не в рост доброго берендея. Зачавкала под ногами мокрая зола. Кудыка завороженно смотрел, как из тьмы надвигается, выплывает нечто облое[56]и огромное… Он уже сообразил, что ров изноровлен не прямо, а несколько отлого, под уклон. Круглая громада с величавой неспешностью катилась по нему сама. Проседая, постанывали дубовые ребра, скрипел под гнетом щебень, стреляли мелкие камушки. Земля ощутимо подрагивала. Поравнявшись с остолбеневшим Кудыкой, диво с тяжким хрустом наехало на высокий бугор, за которым они недавно прятались от розмысла, и остановилось, покачнувшись. Ахнул древорез.

– Не так ахаешь, переахай снова, – с удовольствием обронил Ухмыл. Пугливость новичка изрядно его развлекала.

– Это сколько ж в нем переплевов-то? – потрясенно проскулил Кудыка.

Лохматая от хлопьев окалины громада (подробность эту он смог разглядеть лишь потому, что вокруг сразу засуетились люди с лампами) размером была с Кудыкин двупрясельный дом, не меньше.

– Про переплевы – забудь, – несколько надменно посоветовал Ухмыл. – Шагами да переплевами ты у себя дома мерил… А тут, брат, точность нужна, промахнешься – солнышком в берег залепишь. Так что мера тут одна – локоть…

– Так ить… – растерялся Кудыка. – Локти-то у всех, чай, тоже разные!..

– Н-ну… ненамного… – уклончиво ответил Ухмыл.

Суета вокруг огромного шелушащегося окалиной ядра тем временем пошла на убыль, послышался снова резкий голос розмысла Завида Хотеныча, уже разобравшегося, видать, с ключником, а потом вдруг возникла напряженная тишина. Слышно было, как по склону оползает с тихим шелестом тронутая ветром зола.

– Готовы, что ли? – спросил невидимый розмысл.

Человека четыре нестройно отозвались в том смысле, что готовы, мол…

– Выбивай клинья!.. Па-берегись!..

Вразнообой забухали молоты, и черная округлая громада дрогнула вновь. Кудыке даже померещилось в темноте, что качнулась она в его сторону. Отпрянул, треснулся затылком о камень волнореза, лязгнул зубами. По счастью, за скрипом щебня, стонами дубовых ребер и людскими криками, звук этот остался неуслышанным. Огромное ядро двинулось по короткой поперечной канаве, которой Кудыка поначалу даже не приметил, и кануло в гулкой дыре, где сразу зашумело, заревело, загрохотало… Казалось, рычит сама преисподняя.

– Ну вот и закатили… – удовлетворенно молвил Ухмыл.

Разбудила Кудыку проснувшаяся до света Чернава, угрюмая и озабоченная.

– Бежать отсюда надо, берендей, – садясь в лубяном коробе, решительно, как и подобает супруге, заговорила она. – Жить нечем, воровать нечего – зола кругом да окалина… А то я этой золы в землянках не видела! Ворожить… – Тут она призадумалась, должно быть, вспоминая лица возчиков, потом досадливо тряхнула головой. – Да и ворожить некому. Ничего не боятся, ни во что не верят… Выворожишь тут, пожалуй… у кукиша мякиш… А солнце! Это оно каждый вечер на нас падать будет?..

Содрогнулась и умолкла. Кудыка покряхтел. Давненько ему бабы не указывали…

– Так а назад-то… – проговорил он, тоже выглянув из-под тулупчика. – Назад-то куда? В слободке – поймают, в развалинах – тоже… Ты-то – ладно, а я-то!.. Смутьян ведь…

Однако, честно сказать, лукавил древорез, хитрил. После того, что он увидел вчера на Теплынь-озере, собственные его беды не то чтобы забылись, но как-то съежились. Бежать ему не хотелось совсем по другой причине. Неисправимого Кудыку вновь разбирало любопытство. Чувствовал: пожалеет еще, если сбежит, не досмотрев всех здешних чудес.