Большинство европейских государств, однако, выбрало путь абсолютной монархии. Шведский король Карл XI проводил политику «Reduktion» – «возвращения» короне земель, присвоенных аристократами – и тем самым значительно увеличил финансовую состоятельность монархии. Он также ввел индельту – военно-фискальную систему землевладения, по которой владение собственностью увязывалось с налогообложением и рекрутским набором; на осуществление реформы потребовалось несколько десятилетий, зато к концу столетия Швеция обрела военную мощь, невиданную для страны таких размеров и численности населения.[207] Император Леопольд усиленно старался реформировать государственный аппарат империи, частично потому, что этого требовали войны с Францией и Турцией, а частично потому, что захват новых земель в Венгрии предоставил ему такую возможность. В отличие от Англии, кредиторы Леопольда в 1680 году отказались далее кредитовать императора, пока он не разберется со своей коррумпированной финансовой администрацией. Император не стал обсуждать сложившееся положение с парламентом, в одностороннем порядке он с 1681 года пытался внедрить в империю новую финансовую систему. Спустя восемь лет советники рекомендовали Леопольду создать в Венгрии регулярную армию, повысить налоги и отправить «колонистов» на обработку земли. Подобным же образом, вопреки (или, скорее, вследствие) своим размерам, мелкие территориально и политически немецкие княжества пытались усилить свои позиции.[208] При этом внутренние реформы никоим образом не были «столбовыми». Между надеждами и реальностью часто разверзалась широкая пропасть; многие европейцы – даже в Германии – продолжали уклоняться от внимания государства, то есть от налогов, рекрутского набора и прочих обязанностей гражданина.[209] Леопольд не сумел лишить венгерских дворян их традиционного права (ius resistandi – право на восстание); со Средних веков они игнорировали распоряжения короны, если считали те несправедливыми. Леопольду пришлось смириться и с тем, что венгры самостоятельно управляют, пусть не слишком благоразумно, собственной казной. Отношения Карла XI с дворянством Финляндии и Прибалтики тоже не складывались, и дошло до мятежа, который возглавил граф Иоганн фон Паткуль; последний установил тесные взаимоотношения с другими странами, например, с Польшей, и пригласил их «поделить Швецию» в обмен на возвращение традиционных свобод.

Английская Северная Америка сделалась этакой ареной раздора между «централистами» и представительными собраниями. Королевские губернаторы и колонисты-тори воспринимали французскую угрозу преимущественно с мирской точки зрения и полагали, что должны «переабсолютить» Людовика. Военную эффективность французской Канады, где большинство малочисленного мужского населения служило в ополчении, они сравнивали с хаосом в доминионе Новая Англия. Положение было таково, что, по словам одного комментатора, англичане «делились на множество мелких колоний, которые думали исключительно о себе, а не об интересах населения». Лишь централизованное управление могло мобилизовать все локальные ресурсы, укрепить позиции метрополии в Европе и позволить отразить франко-индейские нападения. С другой стороны, многие поселенцы-виги были религиозными и политическими радикалами. Для них Людовик был «антихристом», поработившим церковь в Германии, «тираническим и продажным владыкой Франции, заковавшим Европу в кандалы». Как сказал в своей проповеди в 1686 году священник из Новой Англии Коттон Мэзер, «чаша движется по миру, и теперь она прибыла в Америку». Колонисты не поддерживали губернаторских планов по милитаризации Новой Англии, наоборот, осуждали эти планы как скрытое наступление на «свободы». Они отвергали все попытки централизации власти, особенно воинскую повинность, и отстаивали идею федерации протестантских колоний.[210]

После почти десятилетия боев, маневрирования и мобилизации ни Франция, ни «Великий альянс» не смогли взять верх. Поначалу Людовик добился немалых успехов в Италии, Германии и на море. К 1691 году, однако, Яков потерпел разгромное поражение в Ирландии. Вся английская сила теперь обратилась против Франции – в империи, на Атлантике и в Средиземноморье. Но все же Вильгельм Оранский так и не сумел нанести окончательный удар. Австрийцы вели войну на два фронта. В 1690-м турки отвоевали Белград, и, хотя наступление Габсбургов вскоре возобновилось, война на Балканах отвлекла от схватки с Францией. Обе стороны попали в цугцванг. В 1694 году французы вторглись в Каталонию, через три года взяли Барселону, но коммуникации Людовика опасно растянулись. Известный «флюгер» и сомнительный союзник Виктор Амадей Савойский в 1696 году переметнулся на сторону Людовика. У англичан и голландцев средства тоже заканчивались, поэтому обе стороны конфликта начали искать способы примирения.

В сентябре 1697 года был подписан Рейсвейкский мирный договор, война закончилась. К большому неудовольствию германского общества и многих германских князей, Людовик сохранил за собой Страсбур. Маркграф Баденский жаловался, что «Германия не может считать себя полностью свободной, пока Страсбур со всеми его фортификациями не возвращен империи».[211] Во всех других отношениях, однако, французский король оказался в тяжелом положении. На пути к стратегически важным Соединенным провинциям вырос «барьер» – крепость в испанских Нидерландах с голландским гарнизоном и англо-шотландскими гарантиями безопасности. В самой Германии, центре европейской системы, продолжали доминировать австрийские Габсбурги, которые опирались на поддержку крупных княжеств и на ресурсы Священной Римской империи. Георг Людвиг Ганноверский стал курфюрстом в знак признания его действий против французов и турок. Что касалось интересов Англии, Людвиг обещал признать Вильгельма и Марию правителями королевства. За морем Франция по договору получила Санто-Доминго и подтвердила свое владение Новой Францией (Канадой), включая Акадию,[212] однако в остальном договор почти не затрагивал «внешний мир», что отражало всеобщую озабоченность европейским балансом сил. Рейсвейкский договор фактически узаконил новую геополитическую систему, что сложилась в Европе за последние тридцать лет: угроза Габсбургов практически исчезла, зато на первый план выдвинулись притязания Людовика XIV на универсальную монархию.