— Да. Два раза звонил один мужчина, он не представился в отличие от вас, но описал портрет довольно точно. И приходила одна привлекательная тайка, тоже искала Бошампа и этот портрет. Вот только имени ее не помню.

— Вы мне очень помогли, — сказала я.

— Не представляю, чем, — ответил Фицджеральд. — Мне почти нечего вам сказать. Правда, у меня пока не было возможности заглянуть в отцовские дневники. Это вон те красивые тома в кожаных переплетах на полке: в каждом дневники за один год, много страниц аккуратного, убористого почерка. Отец вел их с сорок пятого по сорок девятый, потом перестал, но снова принялся вести примерно в шестидесятом году. Я думал, что там может быть что-то о том, кто эта женщина, но, знаете, после того как продал портрет, не видел в выяснении этого особого смысла. Правда, мне было любопытно, не был ли отец влюблен в нее. Не знаю, как отнесся бы к этому, поскольку она не моя мать, но портрет был очень красивым. Как-то трогал меня. Теперь, зная ее имя, посмотрю, не найдется ли какой-нибудь ключ. Скажите, как можно связаться с вами.

— Вы очень щедро потратили на меня время, — сказала я, записывая номер телефона в отеле. — Я прямо-таки завидую вашему дому, он мне очень понравился. Спасибо за виски и за то, что показали его.

— Благодарю, — сказал Фицджеральд. — Если хотите, приходите еще. Я помогу вам спуститься.

— Еще одно, — сказала я. — Вы говорите, что ваш отец передавал на портрете сущность человека. Каково ваше впечатление о сущности Хелен Форд?

— Интересный вопрос. Что сказать? — Он ненадолго задумался. — Дерзкая. Лучшего слова подобрать не могу.

* * *

Я спустилась с дерева, несколько удрученная своим визитом. Мне снова удалось узнать очень мало, кроме того, что Роберт Фицджеральд-младщий живет в тени своего талантливого отца, которого почти не знал. Я недоумевала, зачем он вернулся в Бангкок и, более того, решил жить в мастерской человека, которому так мучительно завидовал. Вряд ли я или кто-нибудь еще могли сказать ему что-то такое, от чего он почувствует себя равным отцу.

«Не завидует ли Чат, — вдруг подумала я, — своему отцу, весьма успешному бизнесмену?» Я знала Чата как молодого человека, с которым приятно общаться, почтительно относящегося к Дженнифер, мне и Робу. По словам Дженнифер, он был серьезным, спокойным, слегка важничающим, но решительным, с очень твердым сознанием того, что хорошо и что плохо. Завидует ли он успеху отца? И вырастет ли Толстушка с ощущением неполноценности, потому что ее мать — само совершенство?

И как в конце концов Натали будет управляться с дочерью, которая никогда не станет взрослой? Эта мысль привела меня к самому удручающему факту. Несмотря на все свои усилия, я нисколько не приблизилась к отысканию отца Кэтлин.

Когда я вернулась в отель, меня ждало еще одно сообщение на автоответчике от Дженнифер:

«Видимо, мы возвращаемся в Бангкок. Насколько понимаю, эта поездка была неудачной, хотя никто этого не говорит. До завтра».

Наши попытки сломить Чиангмай и Сеттатирата оказались неудачными, но это было пустяком в сравнении с тем, что последовало.

Я хорошо помню тот роковой день, когда все в моей жизни переменилось. Хотя окончился он ужасно, ранние его часы я вспоминаю с удовольствием как свое последнее беззаботное время.

В тот день, когда мы ждали возвращения короля, я повел Йот Фа и его братишку Си Сина посмотреть королевских слонов в загоне. Слоны — великолепные животные. Я всегда любил их. Свет в тот день был очень ясным. На горизонте темнели грозовые тучи, но нам сияло солнце.

— Скоро я поеду с отцом в битву на одном из этих слонов, — сказал Йот Фа. — И возьму с собой тебя. Я стану великим воином, как и король.

— Ты должен научиться быть не только вой ном, — сказал я ему, — если хочешь пойти по стопам отца.

Мы неторопливо пошли обратно к дворцу, шаля по пути, как обычно мальчишки в этом возрасте. После шума и топота в слоновом загоне дворец, когда мы приблизились к нему, оказался странно тихим. Правда, я услышал зловещий звук, который принял за далекий женский плач.

Моя матушка бросилась нам навстречу у внешних ворот.

— Король умер, — сказала она, по лицу ее струились слезы. — Что с нами будет?

Я не помню точно той минуты, когда пришла к убеждению, что Уилл Бошамп мертв. И не просто мертв, если слово просто уместно в данных обстоятельствах, но убит невидимой, жестокой рукой. Разумеется, ни слепящей вспышки, ни потрясающего откровения не было. Скорее было нарастающее ощущение, что с кем бы я ни разговаривала, кого бы ни спрашивала, ответ неизменно бывал одним и тем же. Казалось, Уилл устроил вечеринку по случаю Четвертого июля, а потом шагнул с утеса, и множество наблюдавших за ним людей отвернулись за секунду до его падения. Только один из них должен был это видеть, должен был быть соучастником.

Возможно, я так долго шла к этому неизбежному умозаключению потому, что была в Бангкоке раздвоенной личностью. С одной стороны антикваром, пытавшимся найти коллегу, который решил скрыться. С другой — старалась заменить Дженнифер мать. К сожалению, я не преуспела ни в том, ни в другом. Казалось, полушария моего мозга каким-то образом разделились, и я старалась быть с одной стороны слишком рациональной, с другой — слишком эмоциональной. Оба полушария работали. Но связи между ними не было.

* * *

— Привет, — послышался надо мной голос. Я подняла взгляд от газеты. — Это я, — сказала Дженнифер без всякой на то необходимости. — Приехала помогать тебе в поисках Уильяма Бошампа.

Нос ее был чуть розоватым, глаза чуточку припухшими.

— Ты завтракала? — спросила я, жестом подзывая официанта.

— Я не очень голодна, — ответила Дженнифер.

— Все равно надо бы поесть, — сказала я. — Для поисков Уилла Бошампа требуются силы. Тебе придется влезать на деревья и все такое прочее.

— Что?

Я рассказала о своем визите к Роберту Фицджеральду, и она наконец улыбнулась.

— Возьми что-нибудь в буфете, а потом расскажи, что случилось, — сказала я.

— Мы с Чатом поссорились, — сказала Дженнифер. — Крупно поссорились. Дома он другой человек.

— Как и большинство людей, — сказала я.

— Знаю. Я заметила, что превращаюсь в маленькую девочку, когда провожу много времени с папой. Но в этой семье творится что-то странное. Такое напряжение, что у меня болит голова, и я не знаю, в чем тут дело. Ты скажешь, что я схожу с ума.

— Нет, — ответила я. — Не скажу. Но из-за чего вы с Чатом поссорились? Если, конечно, хочешь мне рассказать.

— Я рассказала бы, если б знала, но тут одна из тех нелепостей, из-за которых ссориться не стоит. Он хотел одного — я другого. Раньше нам всегда удавалось находить общий язык. Но в этот раз разговор перешел в ожесточенный спор, и я сказала то, чего не следовало говорить. Сегодня утром мы все вылетели в Бангкок. Остальные вернулись в Аюттхаю. Я поехала сюда. Надеюсь, ты не против.