С утра вестовой разнес по редакциям газет составленное Алексеем объявление, которое гласило: В мельничной запруде близ села Залетаево Североеланской губернии обнаружено тело молодой женщины, предположительно недавно родившей, возраста примерно 20 — 25 лет, высокого роста, с темными волосами. Одета была в шерстяное платье коричневого цвета с белым воротником и манжетами, песочного цвета тальму, шляпку того же цвета, украшенную букетиком цветов. На ногах — шелковые чулки и ботинки с высокой шнуровкой, на каблуке. Всех знавших эту женщину или слышавших об ее исчезновении просим срочно сообщить в полицию за щедрое вознаграждение.

Но результаты следовало ожидать лишь завтра, потому что объявление должно было появиться только в вечерних газетах, а местный обыватель вряд ли осмелится тащиться на ночь глядя в полицейское управление. Зная об этой склонности свидетелей, Алексей добавил строчку про щедрое вознаграждение, и Тартищев, кряхтя, согласился выделить червонец, а то и два, в зависимости от ценности полученных сведений, из того резерва, который имелся у него для поощрения наиболее старательных добровольных помощников. Тех, что действовали чаще всего не корысти ради, а в силу авантюрности своего характера, той самой любви к острым ощущениям, которая, как известно, большая приятельница великих деяний, но лютый враг благоразумия и осторожности.

Чего скрывать, у самого Алексея тоже имелось с десяток, если не больше, надежных людей, которые в ответ на щедрую и часто полезную информацию довольствовались коробкой конфет, билетами на театральную премьеру или флаконом французских духов. Например, барышня на почтамте, заведовавшая сортировкой разного рода письменной корреспонденции, или делопроизводитель в банке, прыщавый, с томным взором молодой человек, любитель хорошего арабского кофе, или приказчик одной из компаний, которому Алексей помог устроиться на более доходное место. Были среди них и хорошо известный в городе исполнитель цыганских романсов, и вращающийся в театральном мире сочинитель пошлых водевилей, и два метрдотеля из ресторанов, наблюдавшие за кутящей публикой, и агент из бюро похоронных процессий, и служащие из Казенной палаты, и те, кто рангом помельче: букмекеры на ипподроме и маклеры в бильярдных, извозчики и дворники, горничные и кухарки, лакеи в трактирах и акушерки…

Иван, правда, называл их привычно «осведомителями» или «стукачами», считая, что работавшая на него шатия-братия более приличных слов не заслуживает. У того и другого сыщика повсюду были свои люди, имелись свои секреты и свои методы работы с этими людьми, о чем Иван и Алексей старалась не откровенничать даже друг с другом… Как говорится, дружба дружбой, а служба службой.

Были добровольные помощники, то есть осведомители постоянные, и штучники, которые работали от случая к случаю.

Каждый из сыщиков, даже последний из младших агентов, понимал: без этой публики невозможно узнать о событиях, происходящих в уголовной среде: какие преступления готовятся, что за новая банда объявилась, где пинтеры[6]крупный банк сорвали, и не у Сивой ли Райки в борделе снова опоили клиентов пивом, настоянным на табаке?

И все, кто знал в этом деле толк, явно и тайно признавали, что в североеланском уголовном сыске нет большего виртуоза по работе с подсобным элементом, чем его начальник. Именно при Тартищеве стала развиваться в уголовной полиции (ненамного позже, чем в обеих столицах) служба негласного наблюдения, больше известная как филерская, особое внимание уделялось агентурной работе, изучению преступного мира, его законов, жаргона, традиций и связей. Федор Михайлович сам частенько переодевался мастеровым, а то и босяком, духовным лицом или купцом, и посещал постоялые дворы, притоны, трактиры, кабаки и вертепы, где околачивалась голь перекатная, бродяги и беглые с каторги. Сбору информации он всегда придавал первостепенное значение, потому как понимал: знание того, что происходит в уголовном мире, дает возможность предотвратить многие преступления, разобщить, стравить бандитов, опорочить вожаков и атаманов разнообразных шаек и банд, а порой и расправиться с ними чужими руками, то есть руками самих жуликов.

Если прибавить к тому, что при уголовном сыске имелись собственный парикмахер, гример и обширнейший гардероб всевозможнейшего форменного, штатского и дамского платья, то можно представить, с какой серьезностью относился Тартищев к розыскной работе и сколь много требовал от своих сотрудников. Но справедливости ради следует заметить, что к себе самому Федор Михайлович относился с неменьшей строгостью. И поблажек себе тоже не делал. И сейчас, после женитьбы на Анастасии Васильевне и рождения сына Сережи, которому пошел уже второй год, он испытывал немалые трудности, чтобы сохранить мир и спокойствие в своем разросшемся семействе…

Впрочем, и Алексей, и Иван относились к тем агентам, которые хотя и ворчали порой на начальство, но понимали, что в случае опасности Федор Михайлович не станет отсиживаться за их спинами и никогда не свалит собственную вину на подчиненных… И то благоволение, которое Тартищев иногда им выказывал, чаще всего выходило им боком. Сами судите…

Кому чаще всего доставались трудные и опасные задания? Конечно же, старшим агентам Вавилову и Полякову! А кому больше всех влетало по первое число и даже по последнее? То-то и оно! Кто больше тянет, на том и везут…

Так что случай с Полиндеевым друзья восприняли поначалу как легкое развлечение. Но одно дело разрабатывать операцию на бумаге в стенах родного кабинета, другое — осуществить ее на практике, так сказать, на пленэре.

И что хорошего находят в этом занятии художники, проводящие многие часы за этюдником? Неужто их не одолевают комары и прочая кровососущая дрянь? Так думал Алексей, тщетно пытаясь разогнать рукой тучи вьющихся над ним комаров. А они с каждой минутой, проведенной сыщиками вблизи озера, становились все агрессивнее. Берега покрывали густые заросли камыша и рогоза, а само озеро было изрядно загажено любителями пикников. Вблизи него давно уже никто не отдыхал, о чем свидетельствовали жалкие руины: остатки купальни и лодочной станции, поэтому комаров можно было легко понять — давненько они не ужинали с таким аппетитом.

Измученный битвой с комарами, Алексей вздохнул с облегчением, когда раздался долгожданный цокот копыт и среди деревьев показалась легкая коляска, на которой Карп Лукич Полиндеев пожаловал на встречу с «экспроприатором».

Он оставил экипаж возле развалин купальни и направился в сторону пня. Остановившись рядом с ним, купец нервно огляделся по сторонам и, сняв котелок, обтер лысину и лицо большим носовым платком. Затем стал прохаживаться взад-вперед по поляне, покручивая в руках трость и то и дело оглядываясь на темнеющую вдали чащу соснового бора.

Лицо его перекосилось от страха еще с того момента, когда он сделал первый шаг из коляски на траву. Алексею казалось, что он слышит, как зубы спиртозаводчика выбивают чуть ли не барабанную дробь. Руки Полиндеева заметно тряслись, да и по поляне он ходил, словно изрядно выпивший человек: покачиваясь и спотыкаясь о невидимые в траве камни.

Наконец Карп Лукич вынул из жилетного карманчика часы, посмотрел на циферблат и щелкнул крышкой. Иван в тот же миг приложил ладонь к губам и очень похоже закрякал уткой. Купец оживился, лицо его вмиг повеселело. И он довольно бодрым и стремительным шагом направился к одному из деревьев и остановился в его тени. То есть старательно исполнил все, что от него требовалось после получения сигнала от сыщиков. Обретя доказательство близкого присутствия полицейских, Полиндеев, несомненно, воспрянул духом и принялся расхаживать под деревом, насвистывая мотивчик из модного в прошлый театральный сезон водевиля. Котелок он сдвинул на затылок, руки с зажатой в них тростью заложил за спину. Сгорбленная было спина выпрямилась, приличных размеров живот воинственно выпирал вперед.