Это рука судьбы, что на площадку вышел я, а не Алиса. Хотя Алиса не могла, она же в гипсе.

Тогда это рука судьбы, что это был я, а не Скотина. Он же ребенок!

Почему Роману нужно было делать это с Жанной на подоконнике на лестничной площадке, ведь кто-то мог проходить мимо и увидеть? Я открыл дверь, увидел их, это было как ожог! И в ту же секунду захлопнул дверь.

И вернулся в комнату. Сказал, что в старых домах звук распространяется особым образом и от этого получаются звуковые галлюцинации, это закон Гольденбранца. Гольденбранца-то я придумал на ходу. Энен поверила и успокоилась, Алиса тоже, она вообще испугалась меньше Энен. А Скотина совсем не испугался; получается, страх зависит от возраста, чем старше человек, тем больше боится: знает, что плохое может случиться.

Когда Роман с Жанной пришли, Роман мне подмигнул. Я надеялся, что они меня не видели, но оказывается, вот как получилось – он меня видел. Но ему совсем не стыдно.

Почему ему не мучительно стыдно? Ведь я видел его в тот момент, когда человеку хочется побыть одному, то есть вдвоем. Из некоторых источников во дворе я знаю: мужчины могут не стесняться друг друга. Но я думал, это бывает только в дворовом хвастовстве, а не в нормальной жизни. А я совсем не мог на него смотреть.

В голове у меня все время вертелось: «Какие странные дощечки и непонятные крючки». Эти странные дощечки и непонятные крючки очень подходят, когда ты ничего не понимаешь и переживаешь. Если повторять много раз с разными выражениями, почему-то помогает. Особенно так: «КакИе стрАнные дощечки…» А потом как будто задуматься, пожать плечами и добавить: «…И непонятные крючки…»

Алиса не знает про сцену на подоконнике. Это хорошо, нельзя ей про это знать, он же ее папа. Ну, а мне-то что делать? Как мне теперь любить Жанну?

Решил, что все равно буду ее любить: а как жить без любви? Жанна расколола мое сердце, как грецкий орех, мое сердце выскочило из скорлупы и начало любить. Мне теперь оказаться без любви – это как будто все вокруг стало без цвета и запаха (девочка из Сиверской не в счет, детство не в счет).

У меня перед глазами все время это… то, что я видел. Очень трудно отвлечься, невозможно. Я про это думаю, а мое тело делает что хочет, даже если находится на работе. Я боюсь, что это может вдруг стать заметно.

Встречу ли я когда-нибудь девушку, которой будет так хорошо со мной, что она вдруг возьмет и закричит? Но что я почувствую, если она вдруг закричит нечеловеческим голосом? Не испугаюсь от неожиданности? Почувствую благодарность за то, что ей со мной так хорошо, и вообще за то, что она со мной? Хорошо бы это произошло там, где хорошая звукоизоляция. Но где?

До часу ночи представлял, что эта девушка – Жанна. Про остальное умолчу. Посреди ночи пришлось красться в ванную стирать, затем стелить обратно мокрую простыню.

После часу ночи думал о работе. Скотина сквернословит. Вчера спросил: «А у меня рыло симпатичное?» Называет какого-то одноклассника «мешок с дерьмом, говноед, мерзкая харя». Про домашнюю работу по русскому сказал: «х…я». Думаю, нужно ввести систему штрафов. За каждое ругательство будет… что? Еды его нельзя лишать, он и так плохо ест. Прогулок тоже нельзя лишать, он и так бледный. Можно было бы лишать Скотину сладкого, но Роман перестал покупать конфеты, все надеется, что Алиса похудеет, а она не худеет, и под подушкой у нее всегда шоколад – откуда она его берет, подкупает домработницу?

Придумал: с зарплаты куплю кулек карамелек и буду лишать Скотину по одной карамельке в день. По одной за просто ругательство, за мат буду лишать трех карамелек.

Но ведь ребенок сквернословит не просто так! Меня не оставляет мысль, что Скотину что-то гнетет. Где вообще Скотинина мать?

Потом думал о своей жизни. Мои планы стать интеллигентным человеком под угрозой: не слишком ли это сложно? Как, например, я смогу переслушать все оперы?

А ведь еще балет!

И музыка.

Ох, а ведь есть еще театр.

Может быть, остаться самим собой?

– Кажется, мой план накрылся медным тазом, – сказала Алиса.

Алисин план стать как бы интеллигентным человеком, как и мой – стать настоящим интеллигентом, потерпели фиаско, накрылись медным тазом. Или, если считать, что надежда еще оставалась, наши с Алисой планы терпели фиаско, накрывались медным тазом. Мы с Алисой еще не окончательно обломали себе зубы о прекрасное, но уже поняли: у нас не получится. Ну, не сможем мы быть как Мариенгоф, и точка!

Алиса думала, что Энен будет диктовать ей пароли, я думал, что Энен будет читать нам лекции, она и сама, вероятно, думала, что будет читать нам лекции.

– Эпикурейцы беседовали лежа… – сказала Энен и прилегла на диван. – В школу Эпикура принимались и женщины, и рабы, – представляете, это в триста шестом-то году… до нашей эры, конечно. На воротах школы была надпись: «Гость, тебе здесь будет хорошо; здесь удовольствие – высшее благо». Мы тоже будем беседовать лежа… Давайте назовем себя «новые эпикурейцы на Фонтанке»?.. У эпикурейцев была вкусная еда и вино, это делало их счастливыми не меньше, чем искусство и приятная беседа…

– Шоколадка, бутерброд, – добавила Алиса.

– Тебя сделает счастливой умеренность в еде, – строго сказала Энен. – Сейчас Петр Ильич нальет мне бокал вина, и начнем лекцию.

Строго начав разговор как лекцию, она могла ускользнуть в сторону за своими ассоциациями, начав с Фомы, с легкостью оказывалась у Еремы, как если бы лектор начал свою лекцию с анализа дифференциального уравнения, закончил бы анализом «Слова о полку Игореве», а в середине рассказал бы о своих анализах крови и поинтересовался вашими.

Начали с живописи.

… – А что проще, живопись или философия?.. А вы не забыли, что мне не нужно ничего знать? Вообще ничего, только пароли, чтобы быть принцессой в хорошем обществе… не забыли?.. – подозрительно спросила Алиса. – Знаете, что я подумала?.. А если меня вдруг занесет в музей? Что мне говорить про картины? Сказать: «Это хорошая картина»?.. А если я не знаю, кто ее нарисовал?

– Фу! Нельзя!.. – крикнула ей Энен, как собаке. – Не говори «нарисовать картину»! Картины не рисуют, а пишут. «Хорошая картина» можно сказать только иронически. Не говори «Кто написал эту картину?». Если тебя вдруг занесет в музей, подойди к картине поближе, сделай вид, что хочешь рассмотреть детали, и быстренько прочитай на табличке автора и название. И скажи: «О-о, вот и Рембрандт» или «Какой необычный Рембрандт, я не сразу узнала». …Но кое-что все-таки нужно узнавать: нельзя сказать, что не сразу узнала «Возвращение блудного сына», это все равно что не узнать Венеру Милосскую.

Алиса записала: «Как узнать Венеру Милосскую? Она без рук».

– Ладно, давайте пароль, что нужно говорить в музее, и будем считать, что с живописью все.