твёрдую, кочковатую и пропахшую снегом землю, накрывая голову руками. Просвистели над головой крылья, обдав потоками и завихрениями воздуха.

Пока стая поднималась в воздух и делала круг, заходя для нового пике, они по команде Кундри бросились к ближайшему цеху и едва успели добежать до распахнутых массивных дверей. Один голубь, однако, сумел дотянуться до розы Шарона — ударился в голову, запутался в волосах, бессильно цепляясь за них коготками на скрюченных лапах, затрепыхался, забил крыльями, норовя клюнуть, но в глаз попасть не мог и только оставлял на лбу стремительно наливавшиеся кровью точки, а неподвижные бельмастые глаза его равнодушно смотрели в пустоту. Психологиня завизжала, затрясла головой, пытаясь избавиться от лютой птицы. А Ездра подошёл спокойно, неторопливо выплел озверевшего голубя из силков психологовой причёски и небрежным движением свернул ему голову. Отбросил забившуюся в конвульсиях птицу на бетонный пол, в кучу непонятного хлама, возле которой валялась съеденная ржой совковая лопата.

— Голубь… — пробормотала психолог враз побелевшими губами, с выражением неимоверного изумления. — Это же голубь…

— Птица, это, мира, — кивнул Ездра.

— Вот так-то, — сказал Иона, многозначительно глядя на Кундри. — Вот тебе и враньё.

Но не восхититься смекалкой и скоростью реакции этой женщины не мог. Конечно, она была молодец. И вдвойне молодец ввиду того, что не верила.

Кундри ничего Ионе не ответила, но по выражению её глаз видно было, что ни удивления, ни оторопи, ни страха по поводу происходящего она испытывать не намерена, и ничегошеньки очевидная нереальность случившейся реальности не изменит в её движении к намеченной цели. Не верила, да, ну и ладно, — невозмутимо отвечал её взгляд, — я, может быть и сейчас не верю. Плевать на это, пока оно не мешает мне идти дальше. Так что — забей.

Когда стих шум крыльев — а голуби несколько минут ещё кружили над входом, не оставляя, видать, надежды дождаться свою добычу — Кундри же и вышла первой под небо, держа наготове винтовку. Огляделась, уже совершенно успокоившаяся, что было видно по размеренности облачков пара на каждом выдохе, и кивнула остальным.

— Двигаемся быстро, по одному, короткими перебежками, — скомандовала она. — Смотрим по сторонам, рот не разеваем, ушами не хлопаем и не звучим никак. Я иду первая, Ездра замыкает.

Так и двигались. Сначала Кундри делала рывок от очередного укрытия до следующего, намеченного ею. За нею, оглядев небо и ближайшие крыши, бежал Иона, таща за собой Чипа. Дожидались бледную розу Шарона с исклёванным лбом и запыхавшегося Ездру, после чего отдыхали пару минут и делали новую перебежку, до следующего выбранного Кундри укрытия. Такой способ передвижения был, разумеется, крайне медлен, но зато относительно безопасен, правда только до тех пор, пока не вышли на огромный пустырь, заваленный кучами мусора и заросший ломким сухим бурьяном. Тут до ближайшего укрытия было не меньше трёх сотен метров, так что волей-неволей пришлось идти торопливым шагом, вдоль бетонного забора, ограждавшего территорию, поминутно скользя и спотыкаясь или увязая ногами в мотках проволоки, опасливо оглядывая небо и окрестности.

Тишина здесь, на пустыре, стояла особенно стылая, мёртвая, гнетущая, не сулившая ничего хорошего. Земля была исчерчена полосами, словно кто-то бессмысленно, часами, хлестал по ней верёвкой. Иона не сразу догадался, что следы эти оставлены ползучими проводами. В кучах всевозможного хлама соседствовали довольно странные для промзоны вещи: вот попалась на глаза латунная табличка с гравировкой «Д-ръ Левинзонъ Яковъ Арнольдовичъ. Женскiя болѣзни», вот подвернулся взгляду двуручный меч изрядно проржавевший и вряд ли уже пригодный для убийства, однако грозно упершийся остриём в грудь юноши-манекена с могучим торсом и полным отсутствием ног, там зеленел древностью бюст Тараса Шевченко с дырявой кастрюлей, надетой набекрень, здесь — отделяемая ступень с красной надписью «USSR», к которой неведомый шутник прилепил коряво выписанные «уся, но долечу». Повсюду густо была разбросана полусгнившая макулатура, начиная от производственных журналов и подшивок ведомостей, и заканчивая томами из собрания сочинений Ленина и кипами журнала «Работница». Довершали эту бессвязную дикую пляску эпох и укладов надувной крокодил, когда-то зелёный, а теперь облезлый, покорёженная детская коляска без колёс, и будённовка с большой красной звездой, вкривь и вкось напяленная на голову бронзового Самсона, раздирающего пасть бронзовому же льву. Всё это напоминало скорей вековую городскую свалку, чем заводской пустырь.

— Чем же на самом деле занималась промзона? — вопросила психолог, тоже обратившая внимание на разнобой в артефактах свалки. — Что это было?

— Кузница была, — усмехнулся Ездра. — Здесь ковалось счастье народов.

— Только вопрос странноват и не по адресу, — вмешалась Кундри, бросив на Таилиэту едко-внимательный взгляд. — Мы же во сне, подруга, а? Так что это ты лучше объясни-ка нам, что всё это значит с точки зрения всякого там сознания и без сознания.

Психологиня откровенно смутилась и, кажется, растерялась от этого неожиданного замечания. А Иона подумал: но ведь права же Кундри, права, не в бровь попала, а в глаз, в самую, это, как сказал бы Ездра, пупочку правды. Бабу, сказал бы он, не проведёшь, баба — она сердцем видит.

Вот такая у тебя получилась оговорочка, думал он, глядя на смущённую психологиню, вот такая нехорошая вышла заминка. Так что же, всё враньё, значит? Весь твой огород про сон — это туфта, и в ампулах у тебя метемпсихозол, а никакая не «сыворотка пробуждения». И значит, правильно полагала Кундри, что заброшена ты к нам Самим с целью диверсии. Так ведь, Кассиопея? Давай же, скажи что-нибудь…

О том же, наверное, думал и Ездра, потому что тоже поглядывал то на розу Шарона вопросительно, то — многозначительно — на Иону. Иона кивнул в ответ его взгляду.

И тут Чип сказал:

— Ох, больно-то как…

Взгляды соскользнули с психолога и сошлись на Чиполлино.

Провод, видимо, упёрся в кость, а конец у него, наверное был зазубрен, поэтому не соскользнул сразу с кости и не пошёл в обход её.

Бедолага Чип стоял и смотрел на то как медленно краснеет, пропитываясь кровью, штанина, и даже не делал поползновений переступить, отдёрнуть ногу, отпрыгнуть, сделать хоть что-нибудь для спасения себя и избавления от неожиданной боли. Стальной оцинковонный провод, четвёрка, похоже, выполз из кучи мусора и впился в Чипову ногу, в щиколотку, чуть выше ахиллесова сухожилия и упёрся, наверное, в кость. Во всяком случае, слава богу, он не двинулся вверх по кости, чтобы выбраться наружу откуда-нибудь в лучшем случае у Чипа из задницы, а в худшем —