В зале раздался женский визг. Лору затошнило, и она, выдернув руку, зажатую как клещами пальцами Карла, едва успела выскочить из ложи… Зажав обеими ладонями рот, она ринулась в дамскую комнату, а когда, выпотрошенная, выползла из нее и вернулась на место, ложа была уже пуста.

На сцене же происходила потасовка. И главным действующим лицом в ней был Карл. Схватив «роженицу» за волосы и намотав их на кулак, он пытался утащить женщину за кулисы, в то время как она молча отбивалась. На помощь артистке подоспела охрана в виде двух крепких ребят, которые пытались скрутить Карла и высвободить его жертву. Карл был похож на разъяренного Зевса и, казалось, обладал силищей нечеловеческой – свободной рукой и ногами он раскидал охранников, отлетевших в разные стороны, и, накрутив еще одну прядь женской гривы на кулачище, упорно тащил пожирательницу младенцев со сцены. Все это происходило под вновь грянувшего Моцарта, которого врубили то ли по ошибке, то ли, наоборот, по приказу распорядителя, так что происходившее вполне можно было принять за продолжение номера. В этом заведении, похоже, не гнушались ничем, главным было дать публике то, за чем она пришла, – сильные ощущения. В какой-то момент маска у «роженицы» сползла набок, и Лора, к полному своему ужасу, узнала Габриэлу, дочь Карла и жену своего брошенного любовника.

Позже пришлось прямо в клуб вызвать врача – у «артистки» началась буйная истерика.

Наконец, притихшую и покорную, они запихнули Габи в такси и привезли в отель. Оказалось, что она занимала номер прямо под ними. Интересно, откуда обо всем этом узнал Карл, подумала Лора. И зачем ему понадобилось тащить ее на это представление? Другой бы сильно подумал, прежде чем посвящать любимую женщину, будущую жену в подобный семейный позор.

Когда уже под утро они остались, наконец, вдвоем в своей камере-люксе, Карл обнял ее и, как обиженный ребенок, молча уткнулся в шею.

– Я не знаю, что мне делать. Этот кошмар длится уже много лет. И я хочу понять, виноват ли я в этом.

– Ты уже большой мальчик. – Лора изо всех сил старалась не разнюниться, ей было ужасно жалко этого раненого силача. – Как говорит Томки: или вешайся, или освобождай табуретку. Для этого, мой милый, существуют психоаналитики.

– Я! К психоаналитику?!

– Вот именно. В этом нет ничего стыдного, это всего лишь врач. А вот твою дочь, похоже, пора госпитализировать в спецклинику, под серьезное наблюдение.

Карл первый раз в жизни лежал на кушетке психоаналитика. У доктора была смешная фамилия – Тушканчик (да, да, тот самый), – но отличная репутация среди специалистов.

Сеанс начался вполне обычно. «Специалист по придурошным», как Карл называл его для себя, попросил его описать свои чувства на данный конкретный момент.

– По поводу чего? – уточнил Карл.

– По поводу вашей рутинной каждодневности. С каким чувством вы проживаете день?

– Ну, хорошо. – Карл задумался на мгновение. – Каждое утро я просыпаюсь с чувством испытуемого.

– Кем? Кто вас испытывает?

– А я знаю? Ну как вам это объяснить? Я чувствую себя примерно так, как если бы мне приказали испытать оргазм, например. И это было бы еще выполнимо, если бы в качестве условия мой член не был уложен на гильотину – если что, его чик и нету.

Наступила очередь задуматься специалисту.

– Странное чувство, – наконец признался он. – Именно член? Не голова, например, которую принято укладывать на гильотину?

– Именно член, – подтвердил Карл. – Только не начинайте мне тут про детство, там ничего способного вызвать такое чувство не происходило – я из счастливой любящей семьи. Единственный ребенок, которого вырастили в любви и строгости. Никаких порочных отклонений. Никакой загнанной в подсознание вины. Ни у родителей, ни у меня. Всего добился сам. Отец с большим удовольствием профукал все семейное состояние. И правильно сделал – это дало мне стимул пошевелить собственной задницей.

– Вы чувствуете, что хотите причинить зло самому себе?

– Ни в коем случае.

– А другим?

– Если они это заслуживают и это в моих силах, я делаю это наяву, а не в мечтах.

– Вы жестокий человек?

– Нет, я считаю себя справедливым. Видите ли, я какое-то время увлекался исследованием человеческой природы. Однако, обнаружив, что она слишком сходна с моей, а по большей части намного примитивней и безобразней, разочаровался и это дело забросил. Теперь вот посещаю специалистов, чтобы услышать, к какому разряду ненормальных принадлежу сам. Хотя уверен, что у вас, в психиатрии, кто первый надел белый халат, тот и врач.

– Ну, будем считать, что из нас двоих первым все-таки успел я, – с улыбкой отозвался Тушканчик. – И уверяю вас, вы абсолютно нормальны. Просто хотите разобраться с самим собой – это естественное желание «человека разумного». У вас был в жизни какой-нибудь травмирующий сексуальный опыт? Во взрослой жизни, если уж вы считаете, что прожили счастливое детство.

– Однажды, когда у меня не встало. Думаю, слишком налег на коньяк в тот вечер. Но это больше травмировало партнершу, чем меня.

– Откуда же тогда это «чувство гильотины» для детородного органа?

– Это же вы специалист, вам на этот вопрос и отвечать. Иначе чем мы здесь занимаемся, за такие-то деньги.

Доктор кашлянул.

– Но никакой анализ невозможен, если я не располагаю фактами. А вы из тех пациентов, которые рассказывают только то, что хотят, а не то, что мне пригодилось бы для понимания вашего состояния. Вы прячетесь за свой собственный мизинец, не желая поделиться со мной ФАКТАМИ, а не только ощущениями. Должны же быть причины вашего столь глубокого беспокойства, вашей глубоко запрятанной депрессии, мешающей вам наслаждаться жизнью. При ваших-то возможностях и воображении! Вы, похоже, человек не бедный и не без фантазии.

Карл напрягся. Что не ускользнуло от внимательного взгляда врача.

– Вы хотите, чтобы я вам рассказал? – Карл обхватил своей огромной ручищей подбородок, чтобы тот не затрясся, как у ребенка, который готов заплакать.

– Нет, это не я. Это вы хотите мне это рассказать.

– Ну, хорошо. Только не думайте, что я это вам рассказываю, чтобы вы делали какие-то выводы. Или анализы. Я вам не мочу собираюсь сдавать. Я просто скажу вслух то, что до этого момента не озвучивал даже самому себе: все ограничивалось рваными воспоминаниями, тлеющими у меня в мозгу как не до конца потушенная сигарета.

– Считайте, что вы озвучиваете это самому себе. Если хотите, я могу даже выйти из комнаты.

– Останьтесь. Но ведите себя как шкаф.

Доктор молча кивнул.

Карл закрыл глаза и начал говорить.

– Мне нельзя было поддаваться на ее уговоры! Но она так просила! Ей исполнялось шестнадцать. И она созвала весь свой гламурятник – мамочкины дочки, папочкины сынки, все из дорогущей школы, в которую я ее определил. Ее родная мать к этому времени уже семь лет как пребывала в мире ином – овердоза. А неродная холила свои конечности и сбавляла вес в очередном модном заведении на берегу океана. Нужно заметить, что они друг друга не жаловали. Габи меня к новой жене откровенно ревновала. Да и женушка была не лучше – мозги ей заменяли длинные ноги и ангельская мордашка. А я, как и многие мужские особи в этом возрасте, руководствовался больше головкой, чем головой. Потащился на очередную сомнительную тусовку и оставил дом в распоряжении несовершеннолетней дочурки с ее дружками-балбесами.