— Не сомневаюсь.

— И это все, что ты можешь мне сказать?! Ты будешь видеть свою дочь раз или два в год, реже, чем Орельен своих детей!

— Нет, если мы будем по очереди, то…

— Забудь это «по очереди»! Сразу забудь! Если ты меня бросишь, я уеду в Гваделупу, тебя предупреждали.

Она ждет моего ответа.

Думаю, пора ей сказать…

— Знаешь, я обдумал твою идею. Пока тебя не было, я навел справки, изучил рынок и нашел то, что надо: один аптекарь уходит на пенсию и продает свою аптеку.

— Бенжамен… Правильно ли я тебя поняла?

— Да. И знаешь, я, пожалуй, смогу купить его аптеку: в Гваделупе аптеки намного дешевле.

Только дураки не меняют своего мнения. Но Беатрис не дура. Значит…

Впрочем, я никогда не сомневался в ее умственных способностях, скорее я опасался ее ума. Будь она не такой сообразительной, наверное, я бы при виде того журнального столика не почувствовал себя настолько пустым, настолько лишенным содержания…

Как бы там ни было…

После минутного оцепенения — этой минутой я, признаюсь, наслаждался — она пожимает плечами и закатывает глаза:

— Ты собираешься ехать туда за мной? Черт знает что!

— Нет, не за тобой, за Марион.

— Ха! Ты что, серьезно думаешь, что я похороню себя там?

Вот уж никогда не считал Гваделупу кладбищем…

— Кончай, Бенжамен! Ты ведь не думаешь, будто я намерена жить с мамочкой? Это же ад!

Значит, пицца примирения не помогла. Или они разошлись во мнениях по поводу Рыбкиных писей… Бог с ними, поехали дальше.

— Беатрис, разве ты не говорила, что в случае развода увезешь туда Марион?

— А ты так всему и веришь! Ну, говорила, — только для того, чтобы ты понял, каково это — развод. И провела там месяц только для того, чтобы ты понял, каково это — разлука с Марион.

— Значит, это был испытательный срок?

— Не умничай! Ты бы меньше смеялся, если бы позвонил Орельену. Для него это каждодневная мука. Но он-то, по крайней мере, любит своих мальчиков.

— Ага, и трахается как кролик. Одно другому не противоречит.

Она снова пожимает плечами и закатывает глаза. Тут жесткая взаимосвязь. Всегда сначала то, потом другое. Своего рода хореография презрения. Наверное, случись мне еще несколько лет присутствовать при этой всегда одинаковой и всегда фальшивой пантомиме, наблюдать эту игру плеч и глаз, натравленных на меня, я бы в конце концов заболел или того хуже.

Значит, ее переезд в Гваделупу был блефом.

Очень кстати. Мой тоже.

Я представил себе кое-чью улыбку, кое-чьи ямочки на кое-чьих щеках, и меня затопила благодарность. Смесь благодарности и нежности, божественная смесь. Спасибо, Сара, твоя идея гениальна.

Что? Что она говорит?

— …Ты, наверное, в шутку сказал, что хочешь развестись? Ты просто решил меня проверить?

— Никаких шуток. Я разузнал, как это делается, теперь можно развестись довольно быстро. Скоро ты будешь свободна, Беатрис.

У нее в лице ни кровинки. Как будто услышала что-то ужасное.

— Но я не хочу!

— Ты передумала?

— Бенжамен, я никогда не хотела с тобой разводиться. Я люблю тебя.

Я немею и чувствую, что тоже становлюсь белым как мел.

— Ты все драматизируешь, Бенжамен. Конечно, мы временами ссоримся, конечно, мы не всегда понимаем друг друга, но это нормально. Это обычные невзгоды обычных супружеских пар.

Интересно, откуда она взяла это выражение, оно ей так нравится. Может быть, от кого-нибудь слышала: от Одиль, от Мартена? Или напрямую из уст Баранов?

Она меня не убедила. Не бывает обычных пар. Или же они счастливы, и тогда у них не бывает таких невзгод.

— Ты меня любишь, Бенжамен? Ты меня все еще любишь?..

— Ну… нет.

Потерянный взгляд. Она хватает меня за руку — внезапно, отчаянно.

— Бенжамен… Это жестоко!

— Ну извини.

— Ты все это затеял, чтобы мне отомстить! Но ты меня любишь, Бенжамен, ты меня все еще любишь…

— Нет. Я к тебе привязан, но кроме дружеских чувств, увы, ничего…

Боже мой, как тяжко произносить такие слова! А слышать…

Она краснеет, она вскакивает. Мне становится легче: вот и все, помутнение разума прошло.

— Привязанность! Дружеские чувства! Плевала я на них! Я хочу любви!

Вспоминаю некого Мартена, думаю о красоте Беатрис — красоте, которой она так гордится. Нет, все далеко не так безнадежно…

Успокаиваю ее, говорю, что любовь еще будет, и не одна, говорю, что она красивая, что она очень нравится мужчинам, что… Но она обрывает меня на полуслове:

— Бенжамен, не болтай ерунды. Я не дам тебе развода, и точка! Никаких разговоров! А если я против, ты не сможешь развестись.

— Смогу… Наверное, смогу, если потребую развода в связи с «прекращением супружеских отношений», так это называется.

— Нетушки! Плохо же ты «все разузнал»! Развод ты сможешь получить только в том случае, если мы два года проживем раздельно.

— Разве?

— Да! Я спросила подругу Одиль, ну, ту, которая адвокат, и она четко разъяснила, какие у меня права!

— Что ж, в таком случае поживу два года один и получу развод.

— А если ты так сделаешь, тебе же самому будет хуже: это уход из семьи. Я не разрешу тебе видеться с Марион даже по выходным, даже на каникулах, а через два года нас разведут — по твоей вине. Да, ты получишь развод, но ты готов два года не видеться с Марион?

— Этого не может быть! Даже если между нами прекратились супружеские отношения, я могу уйти и продолжать видеться с Марион…

— А вот и нет! Ошибочка вышла! Ничего подобного! Если ты считаешь, что имеет место, как ты изволил выразиться, «прекращение супружеских отношений», ты обязан это доказать. Или мы должны проживать раздельно больше двух лет на самом деле — и тогда прощай, Марион! Если только ты не предоставишь суду доказательства. То есть в этом случае тебе придется найти сколько-то там свидетелей, которые подтвердят, что у нас с тобой эти самые «супружеские отношения» прекратились! Желаю успеха! Но знаешь, было бы ну просто очень странно, если бы наши друзья стали против меня свидетельствовать, попробуй, попробуй — увидишь, что получится!

Да, пожалуй, было бы очень странно. Наши друзья — это ее друзья. И все-таки я сильно сомневаюсь, что закон может приговорить человека к жизни с женой, если он этого не хочет, лишь потому, что он не нашел нужных свидетелей.