— Вот, — обратился он ко мне, насупившись. — Мой подарки для вам.

Я поднял лист. увидел двух отнюдь не привлекательных, скорченных голых птенцов и осыпал Спиро восторженными изъявленпями благодарности: по редкому пушку на крыльях я определил, что это птенцы сойки, а у меня еще никогда не было соек. Подарок Спиро так меня обрадовал, что я захватил птенцов с собой, когда пришло время отправляться на занятия к мистеру Кралевскому. Хорошо, когда наставник не меньше вашего помешан на птицах! Вместе мы провели увлекательнейшее утро, пытаясь научить птенцов разевать клюв и глотать корм, тогда как нам полагалось обогащать свою память славными страницами английской истории. Однако птенцы оказались на редкость тупыми и не признавали ни Кралевского, ни меня в роли эрзац-матери.

После полудня я отнес птенцов домой на веранду и до самого вечера добивался от них разумных действий. Увы, они принимали пищу только в том случае, если я силком открывал им клюв и проталкивал корм пальцем; при этом они отчаянно сопротивлялись-и их не трудно понять. В конце концов, напичкав и застраховав птенцов от голодной смерти, я оставил их в корзинке и пошел за Гайаватой, который явно предпочитал моей комнате веранду в качестве столовой. Посадив удода на пол, я стал бросать на каменные плиты заготовленных для него кузнечиков. Гайавата нетерпеливо прыгнул вперед, схватил первую жертву и проглотил ее с неподобающей поспешностью.

Пока он делал глотательные движения (ни дать ни взять чопорная престарелая герцогиня, подавившаяся на балу шербетом), птенцы, свесив через край корзины качающиеся головы, словно два дряхлых старичка, выглядывающих из-за ограды, узрели его своими мутными глазенками и принялись хрипло кричать, широко разинув клювы. Гайавата раскрыл хохол и повернулся к ним. Он никогда не реагировал на требовательные крики голодных птенцов, поэтому я не ждал от него особого внимания к этим малышам, однако Гайавата приблизился и с интересом посмотрел на них. Я подбросил ему кузнечика, он схватил его, убил и, к моему величайшему удивлению, допрыгав к самой корзине, затолкал добычу в разинутый клюв одного птенца. Оба малыша зашипели, запищали и захлопали крыльями от радости, сам же удод, похоже, не менее моего был удивлен своим поступком. Бросаю ему еще одного кузнечика; Гайавата убивает его и кормит второго птенца. После этого случая я кормил Гайавату в своей комнате, потом выносил его на веранду, где он замещал кормилицу-сойку.

Никаких других материнских чувств при этом не проявлялось; так, Гайавата не спешил подхватить маленькие капсулы испражнений, отправленные птенцами за борт корзины. Заниматься уборкой предоставлялось мне. Досыта накормив птенцов, удод терял к ним всякий интерес. Я заключил, что материнский инстинкт пробуждался от тембра их криков, ибо сколько я ни экспериментировал с другими птенцами, Гайавата совершенно игнорировал их отчаянные призывы. Мало-помалу сойки стали принимать корм от меня, и, как только они перестали кричать при появлении Гайаваты, удод забыл о них. Не то, чтобы сознательно пренебрегал ими, нет, они просто не существовали для него.

Когда крыло срослось, я снял лубки. Хотя кость была в полном порядке, мышцы без упражнения ослабли, и Гайавата старался не нагружать крыло, предпочитая ходить, а не летать. Я начал носить удода для тренировки в оливковую рощу, где подбрасывал его в воздух, так что ему поневоле приходилось работать крыльями, чтобы правильно приземлиться. Постепенно крылья окрепли, Гайавата стал понемногу летать, и я уже подумывал о том, что смогу выпустить его на волю, но тут удода настигла смерть. В тот день я вынес его на веранду и приступил к кормлению птенцов, а Гайавата тем временем направился парящим полетом в ближайшую рощу, чтобы поупражнять там крылья и закусить новорожденными долгоножками.

Поглощенный кормлением, я не особенно следил за Гайаватой. Вдруг до моего слуха донеслись его отчаянные хриплые крики. Перемахнув через перила, я ворвался в рощу. Поздно… Здоровенный, весь в метинах от схваток, облезлый одичавший кот держал в зубах безжизненное тельце Гайаваты, глядя на меня большими зелеными глазами. Я крикнул и бросился вперед; кот плавно повернулся и нырнул в миртовый кустарник, унося добычу. Я побежал за ним, но попробуй, выследи его в густых миртовых зарослях. Расстроенный и взбешенный, я вернулся под оливы, где лишь несколько рыжих перьев да сверкающие на траве рубинами капли крови остались мне на память об удоде. Я дал себе клятву убить этого кота, если он попадется мне еще раз. Хотя бы потому, что он являл собой угрозу другим птицам моей коллекции.

Впрочем, траур по Гайавате был вскоре прерван появлением в нашем доме существа, чуть более экзотического и причинившего нам несравненно больше беспокойства. Перед тем Ларри вдруг объявил, что отправляется к друзьям в Афины, чтобы заняться там кое-какими исследованиями. После суматохи, связанной с его отъездом, в доме воцарилось безмятежное спокойствие. Лесли по большей части возился со своими ружьями, а Марго, чье сердце временно не обуревали страсти, занялась лепкой. Уединившись в мансарде, она лепила из едко пахнущего желтого мыла скользкие кривобокие скульптуры и являлась к столу в цветистом халате и творческом трансе.

Мама, пользуясь неожиданным затишьем, приступила к делу, которым давно следовало заняться. Предыдущий год выдался на редкость урожайным для всяких плодов, и мама часами заготавливала различные варенья и приправы, в том числе по рецептам ее бабушки, составленным в начале прошлого века. Продукция получилась отменная, и в просторной прохладной кладовке заблестели нескончаемые шеренги стеклянной посуды. К сожалению, в один особенно лютый зимний шторм крыша кладовки протекла, и придя туда однажды утром, мама обнаружила, что все ярлыки посмывало. Перед ней было несколько сотен банок, чье содержимое можно было определить, только откупорив их. А потому теперь, когда семейство предоставило маме краткую передышку, она решила навести порядок. Так как при этом требовалась дегустация, я предложил свою помощь. Расставив на кухонном столе полторы сотни банок с вареньем, мы вооружились ложками и новыми ярлыками и только приготовились начать массированную дегустацию, как приехал Спиро.

— Добрые дни, миссисы Дарреллы, добрые дни, мастеры Дарреллы, — пророкотал он, вваливаясь в кухню этаким каштановым динозавром. — Я привези для вас телеграммы, миссисы Дарреллы.

— Телеграмму? — с дрожью произнесла мама. — От кого бы это? Надеюсь, не дурные новости.

— Нет-нет, не беспокойтесь, не дурные новости, миссисы Дарреллы, — заверил Спиро, вручая ей телеграмму. — Я попросить человека на почте прочитать мне. Это от мистеры Ларри.

— О боже, — сказала мама, предчувствуя неладное.

В телеграмме говорилось всего-навсего следующее: «Забыл сказать что Принц Джиджибой приедет погостить немного одиннадцатого. Афины чудесны. Обнимаю Ларри».

— Право же, этот Ларри несносен! — сердито воскликнула мама. — Как он может приглашать к нам принца? Знает ведь, что у нас нет подходящих комнат для членов королевской семьи. И самого его нет дома. Кто скажет мне, как принимать принца?

Она в смятении смотрела на нас, но ни Спиро, ни я не могли посоветовать ей ничего разумного. И не было даже возможности вызвать телеграммой Ларри, потому что он, как обычно, отбыл, не оставив адреса своих друзей.