И холодные каменья.

Вот тебе подарок:

Белопарусный кораблик…

По старинному обычаю, пока старцы пели заклинания. Молчан Прозвиков с помощью мореходов поднял якорь, поставил паруса и обошел вокруг маленького песчаного островка. Коч хорошо слушался руля, был остойчив и быстроходен. На прежнем месте кормщик снова отдал якорь.

— Приведи-ка, Молчан, того монаха, что вышиб упоры, — приказал кормщику Строганов.

Дружинники мигом привезли на коч отца Феодора.

— На что деньги собираешь? — кивнул Строганов на железную кружку с монастырской восковой печатью.

— На каменные стены для Спасо-Андроникова монастыря.

Аника Федорович посмотрел на однопалую ладонь монаха.

— Где пальцы потерял?

— На твоей службе, господине. Кормщиком на Обь и другие реки плавывал…

— Так, так… То-то ты дело знаешь… Прозвище-то как?

— Старец Феодор, а в миру Аристарх Иванов, сын Гурьев.

— Вот тебе, отче Феодор, на монастырское строение. — Строганов опустил в кружку сверкнувший на солнце золотой. — А сейчас садись за стол вместе с гостями, отпразднуй рожество нового корабля… Посади святого отца, — обернулся он к приказчику.

У стола отцу Феодору сразу очистилось почетное место.

Аникей Строганов, закрывшись в каморе с кормщиком, обсуждал тайные дела. Молчан Прозвиков узнал, куда должен он направить свой коч, с кем вести торговлю и каким способом.

На палубе начались песни и пляски. Заголосила свирель, запел гудок. Неожиданно стихла песня, оборвалась на полуслове.

За дверью каморы раздались поспешные шаги.

— Во имя отца и сына и святого духа, — произнес чей-то голос.

— Аминь, — отозвался Молчан Прозвиков и вышел на палубу.

— Аникей Федорович, господине! — вернулся он к Строганову. — Твои люди, посланные в Аглицкую землю, у дверей. Вести недобрые.

— Зови.

В камору вошел плотный бородатый человек с повязкой на голове и низко поклонился Строганову.

— Дементий Денежкин, ты?

— Я, господине.

— Сказывай.

— Сказывать недолго. Вышли из Колы благополучно. Как прошли Северный нос, напали на лодью чужеземные люди. Множеством взяли.

— Почему же напали?

— Они говорили: «Нет вам сюда дороги. Если хотите торговать, нашим купцам товары продавайте, а они повезут в другие страны на своих кораблях…» Нас на карбас посадили, кто вживе остался, а лодью с товаром захватили. Мы на карбасе от Северного носа шли.

— Кто сгиб?

— Сергушка Сумкин, Никола Лобода, Третьяк Собакин, Андрюшка Кольцо… в бою убиты.

Строганов поднялся со скамьи.

— Вечная им память! — строго сказал он. — А сирот ихних я выкормлю.

И снова тяжело опустился на лавку.

Он сидел, выпрямив спину, устремив взгляд на новую икону святого Николая, сияющую серебряными ризами. Левая рука старика крепко держала железный крест на груди, а правая сжалась в кулачок.

Перекрестившись, он опустил голову и задумался. Мысль о понесенных убытках так и не пришла ему в голову. Один корабль, груженный дубовыми плахами. Велико ли дело? Нет, не о корабле задумался Аника Строганов. Он перебирал в памяти последние события. «Почему не дают торговать русским купцам в Нарве? — стучало в голове. — Почему закрывают путь морские разбойники, грабят на дороге? Я должен уступить свою торговлю иноземцам лишь потому, что у них есть хорошие пристанища на морском берегу и корабли с пушками и воинскими людьми. Нарва, а вот теперь и здесь, на севере, закрывают дорогу исконную, русскую… Не смеют они, дорога морская — божья, никто ее закрыть не может. Не одному, всем русским кораблям грозит разбой».

Аника Строганов поднял голову.

— Ступай, Дементий Денежкин, — сказал он. — Даю тебе новый коч «Солекамск», пойдешь за дальнюю реку Енисей выискивать неясачных людей… Завтра приходи, еще разговор будет, а сегодня устал я…

Кормщик Денежкин поблагодарил купца за честь и вышел.

Аника Строганов долго еще сидел на лавке, сожалея, что уже стар и не может сделать все, что задумал. Сын Григорий умный мужик, размышлял он, но гонится за ближней копейкой, а далекий рубль ему невидим… С морским разбоем самому не совладать. Надо просить у царя защиты. Он вспомнил разговор с Карстеном Роде и решил с ним посоветоваться.

Строганов никуда не пошел с коча. Ему постлали на кровать мягкую перину, и он заснул под едва заметное покачивание корабля и скрип снастей и блоков.

Боярин Иван Петрович Федоров прискакал в Москву поздно вечером. Он изрядно устал: годы немолодые, а путь из Полоцка, где он воеводил, не близок.

Верный слуга, Терентий Лепешка, долго толковал с боярином. Вести были недобрые: неделю назад опричники схватили у крыльца боярского дома спальникаnote 37 Никиту, и по всем статьям выходило, что он в застенке у Малюты Скуратова.

— А вчера еще двух взяли: поваренка Илюшку да мужика дворового Якова, — нашептывал Терентий. — На Москве, боярин, слух пошел, что противу тебя великий государь новую опалу готовит.

Тяжко сделалось на душе Федорова. Он сразу решил — нашелся предатель. В жизни такие люди часто встречались. Слишком приманчиво было для трусливой душонки признаться во всем грозному царю, получить от него прощение, почетную и выгодную должность. Беда грозила и с другой стороны — под пыткой слуги покажут все, что вложит им в уста Малюта Скуратов. Все это понимал Иван Петрович и приготовился к самому худшему.

Он долго парился в бане, словно желая веником отогнать черные думы. И за стол сел невеселый. Из головы не выходили знакомые и друзья, те, кто подписал челобитную князю Старицкому. Все ли они живы-здоровы?

Жена боярина Мария Васильевна видела, что с мужем творилось неладное, жалела его и старалась отвлечь от грустных мыслей. Она принесла переведенную на русский язык иноземную книгу с описанием многих лечебных трав. Боярин Федоров травы знал хорошо, лечил ими людей от многих болезней и к таким книгам был весьма любопытен. Но сегодня он и книгу отодвинул не посмотрев.

Отужинал Иван Петрович без всякого желания. С трудом поднявшись от стола, от верховой езды болели кости, боярин направился в спальню. В дверях неожиданно остановился.

— Маша, — вспомнил он, — отказала ли ты в Новоспасский монастырь деревеньку?

— Отказала, Иван Петрович, в Бежецком верху, более пятисот десятин пашни со всеми угодьями. До самой смерти мы будем в ней господами.