«Мы делали честное кино. Но это было не кино реальности, это было кино утопии».

Вот и Алексей Герман, намного позже Козинцева придя в кино, во многом благодаря влиянию этого мастера понял, что кинорежиссер обязан «мучиться правдой». Но об этом речь будет впереди. Говоря же о реальности, следует упомянуть и то, что Григорий Михайлович наотрез отказался участвовать в травле своих коллег, Трауберга и Юткевича, когда началась кампания против космополитов. Впрочем, лауреат Сталинской премии такие «вольности» мог себе позволить. Говорят, что он перестал здороваться со Всеволодом Пудовкиным после того, как один из классиков советского кино обозвал его космополитом. Уже в 60-х годах силой своего авторитета он добился выхода на экран фильма Андрея Тарковского «Андрей Рублев».

Козинцев вернулся в кинематограф после смерти Сталина. В 50—60-х годах он поставил лучшие свои фильмы: «Дон Кихот», «Гамлет» и «Король Лир». Вот что он записал в своей рабочей тетради, работая над постановкой «Гамлета»:

«Гамлет – еретик. Он стоит перед страшным трибуналом эпохи, которая, угрожая ему смертью, требует отречения: «Признай: нет дружбы, нет любви, нет закона, нет совести, нет правды». Он говорит: «А все-таки она вертится. А все-таки человек подобен ангелу».

В этих словах есть вера в человека, вера в то, что он преодолеет все невзгоды силой своего духа, силой интеллекта. И хотя герои последних фильмов Козинцева – «рыцари печального образа», все равно надежда остается. Даже если плоть умрет, мысль не погибает – конечно, только в том случае, если она достойна того, чтобы сохраниться в вечности.

Алексей Герман так вспоминал о своей работе на «Ленфильме»:

«Нравственным началом на нашей студии «Ленфильм» был Григорий Козинцев. Его очень не хватает. Он был признанным мастером и при этом человеком нелицеприятным. Мог сказать и говорил другому режиссеру всю правду без скидок на обиды. И уже трудно было, даже невозможно, после уничтожающей оценки Козинцева думать: а я все равно снял талантливую картину».

Вместе с тем, испытывая искреннее уважение к мэтру кинорежиссуры, Алексей Герман не разделял его взглядов на кино: «Пушкин писал – поэзия должна быть глуповата. По отношению к кинематографу это утверждение тоже справедливо. Козинцев полагал, что в кинематографе все должно быть очень умно, и поэтому на пути к гениальности притормозил чуть выше середины, а не на вершине».

Но вот вопрос: можно ли сравнивать кино с поэзией? Если речь идет, скажем, о фильмах Иоселиани, Параджанова и раннего Тарковского, это, конечно, так. Однако последний фильм Андрея Арсеньевича явно перегружен умными разговорами. На мой взгляд, что-то можно было бы и сократить – благодаря этому фильм наверняка бы выиграл. Но вместе с тем в «Жертвоприношении» есть впечатляющие сцены, есть образы, которые способны заставить зрителя задуматься, пробудить в нем мысль, а не только вызвать восхищение красивыми мизансценами и великолепной игрой актеров.

Пора вернуться к биографии Алексея Германа. На «Ленфильм» он пришел в 1964 году. После кинокартины «Рабочий поселок» он снял совместно с Григорием Ароновым довольно посредственный, на мой взгляд, фильм «Седьмой спутник». Кстати, фильм «о заложничестве, о неправомерных расстрелах заложников» принимала комиссия Московского обкома во главе с первым секретарем Василием Серге евичем Толстиковым. Кто-то предлагал запретить фильм, рассказывающий о «красном терроре», однако, по мнению Алексея Германа, сыграло свою роль близкое знакомство с Толстиковым: «Мы с папой с Василием Сергеевичем дважды обедали в гостинице «Москва». Впрочем, позже фильм все-таки запретили.

Намучавшись в компании с Григорием Ароновым, Алексей Герман задумал сделать кинокартину по роману братьев Бориса и Аркадия Стругацких «Трудно быть богом», на этот раз уже без навязанного ему сорежиссера. Увы, после того, как уже начали писать сценарий, случилась Пражская весна, и Германа как военнообязанного стали настойчиво приглашать на сборы:

«Меня зачем-то все время выдергивал военкомат, хотя я был уже в запасе. И для того, чтобы не попасться военкомату, я уехал в Коктебель. Иду утром по городу и вижу: стоит такая полненькая женщина, хорошенькая. Я обратил на нее внимание, не предполагая, что в последующие сорок два года это будет моя жена Светлана. Потом я вышел на центральную площадь, где страшно рыдал писатель Аксенов. Не плакал, а рыдал. И так я узнал, что наши войска вошли в Чехословакию. Теперь понятно, почему военкомовские друзья настойчиво просили меня зайти на минуточку. Я был несколько ошеломлен всем этим. Надо сказать, что я никогда не был ни диссидентом, ни антисоветчиком. Занимался только тем, что мне интересно».

В принципе, Алексея Юрьевича можно понять. До 30 лет он пользовался преимуществами члена семьи известного писателя, обласканного властью. В таких условиях даже сомнений не возникало в справедливости того, что делала та самая власть. Сталина, кровавого злодея, к тому времени с партийной трибуны осудили, а все остальное как-нибудь наладится:

«Я тогда в Коктебеле в 1968-м, когда ухаживал за Светланой, ходил вокруг нее кругами и умничал, что Чехословакия – зона интересов России и что этого ожидали от нашего государства. Светлана, наоборот, была дикая противница, в меня летели тяжелые книжки».

Книжки – это еще полбеды. Куда страшнее разочароваться в прежних идеалах, хотя о справедливости их, о том, насколько полезны социалистические идеи для людей, по собственному признанию, Алексей Герман не задумывался: «Я с уважением относился к диссидентам, но я абсолютно не верил в результативность их усилий… В отличие от своей жены я никогда не был противником советской власти. Я им стал позднее… Мне представлялось наше государство огромным непотопляемым дредноутом, поэтому к диссидентам я относился двояко. Безусловно, я уважал и некоторых из них любил, но прежде всего я их жалел, потому что считал, что дело их, как и их жизнь, погублены».

Не побоюсь признаться, что и у меня в те годы были примерно такие же взгляды, как у Германа, хотя мой отец ни к какой номенклатуре не принадлежал. Видимо, сказывалась идеологическая обработка в газетах и на телевидении, ну и конечно, недостаток информации. Я горячо спорил с друзьями, правда, после изрядного подпития, ссылаясь на пресловутую сферу наших интересов – примерно то же теперь говорят в Соединенных Штатах по поводу Ближнего Востока. Оправдывает меня, пожалуй, то, что был моложе Германа почти на десять лет, да и учеба в институте не очень способствовала увлечению гуманитарными проблемами и политикой. Но в том, что касается любви Алексея Германа к некоторым диссидентам, позволю себе усомниться – думаю, что с радикальным инакомыслием он был знаком лишь понаслышке. В сущности, диссидент диссиденту рознь: одни высказывают довольно оппозиционные мысли в беседе с близкими друзьями – это та самая «кухонная» оппозиция, – ну а другие выходят на Красную площадь, рискуя собственным здоровьем. Первых вряд ли стоило жалеть, я и сам в каких-то вопросах мог бы считаться диссидентом, а вот вторые… Я и тогда так думал, и сейчас остаюсь при том же мнении – жертвы были в основном напрасны. В нашей стране идеологические выверты и политические перестройки случаются исключительно под воздействием экономических причин. Вызванная Первой мировой войной разруха спровоцировала революцию, а падение цен на нефть в 80-х годах заставило Горбачева, что называется, встать на колени перед Западом – тогда-то и объявили «перестройку». Однако от политических проблем вернемся к нашему герою. Прежде надо бы разобраться с его личной жизнью, а уж потом займемся более серьезными проблемами и будем делать выводы. Увлечению Светланой предшествовал брак с обаятельной блондинкой. Впрочем, цвет ее волос мне неизвестен, но почему-то хочется верить, что была на диво хороша!