— На кого же ты меня распокинул!..

— Алфей Никитич умер, — уверенно заявил Борута. — И теперь нам с этого острова не выйти...

Боруте досталось всего несколько глотков, поэтому он пока почти ничего не ощущал, так, лёгкое недомо­гание, однако тяга и жадность к знаниям столичного целителя возымели действие. Его прохватило сразу же, как только Данила сказал, что с острова не выйти. Шло- пак успел отбежать всего на несколько метров от убе­жища и спрятаться за валун. Вернулся он бледный, тря­сущийся от лихорадки и, ничего не успев сообщить, убежал назад.

Поначалу Данила даже мстительно подумал, дескать, нечего жадничать, теперь расплачивайся за знания, коль вкусил их со сливками да ещё в таком количестве. И вот на тебе, опоносился! Сказать по правде, Борута уже при­вык к чудачествам целителя и его заявлениям, поэтому сосуд с мудростью воспринял соответственно, однако де­лал вид, что верит академику.

Когда тот скрылся за валуном в третий раз, причём в течение четверти часа, Борута своим крестьянским умом понял, что дело плохо. Столичный желудок Шлопака не принимал знаний, вернее, тёплых парных сливок, последствия могли растянуться надолго, а как выбирать­ся из болота без проводника, неизвестно. После третьего эпизода целитель притащился едва живой и рухнул под выворотень на постель из еловых лап. Его пронесло и вы­полоскало так, будто наружу вылетели не только сливки знаний, но и остатки разума. У Шлопака начинался бред: сначала он лопотал что-то о чистке организма перед важ­ным жизненным этапом, потом рвался ловить неких сущ­ностей, вышедших из него, пока они не принесли беды. Тащить его через топи нечего было и думать, а полное расстройство пищеварения, телесной мощи и рассудка у академика только начинались, причём одновременно. Самостоятельно бегать за валун он не мог, требовалось это каждые пять минут, и Боруте пришлось водить его, удерживая под мышками, и садить на импровизирован­ный горшок.

— Лови сущностей! — исступлённо просил целитель, вращая сумасшедшими глазами. — Лови и дави! Ты яс­новидящий, должен их видеть!

Данила и в самом деле вначале смотрел, но из Шло- пака ничего, кроме детской неожиданности, не вылета­ло и, чтобы отвязаться, делал вид, будто кого-то ловит и давит. Сам же лихорадочно думал, как поправить здоро­вье товарища. Вода в болоте гнилая, промывать желудок опасно, можно навредить; а чтоб сварить из коры закре­пительное снадобье, костра не развести: спички размо­кли в прах. Оставалось полфляжки спирта, но целитель его на дух не переносил и не желал потреблять даже в ме­дицинских целях — такой был идейный. И только ког­да лежал пластом, принял колпачок размером с напёр­сток, а когда полегчало, согласился выпить ещё. К вечеру он слегка ожил, но передвигался ещё с трудом, тем паче по болоту, и они кое-как перебрались на островок, где когда-то стояла деревня колдунов. До материкового бе­рега оставалось немного, метров триста по мари с чёр­ными окнами воды, и пройти до сумерек они бы успели, однако Шлопаком снова овладел исследовательский дух. Теперь он сам попросил спирта, чтобы обрести рабочую форму, забрался на самую высокую точку острова и стал наблюдать за соседним, где стоял алтарный подписной камень — так их называли на научном языке.

Борута хоть и получил звание академика, хоть и вкусил из сосуда знаний, которые тотчас же отпечатались на лбу, однако столь ярой настойчивостью в науке ещё не обла­дал. Он скромно погасил назревающий шторм в желудке чистым спиртом, устроился на моховой подстилке рядом со Шлопаком и задремал. А когда очнулся от ночного хо­лода, то целителя не обнаружил! На земле валялись его фотоаппарат, блокнот и самодельный прибор для опреде­ления аномалий — вещи, с которыми академик никогда не расставался, таская их на шее как священные амулеты. Самое любопытное, в эту ночь не орали петухи, не выли жалейки и не плясали люди, на острове стояла полнейшая знобкая тишина: нечистая сила скорбела по усопшему Драконе. И ещё — тьма, осенняя, непрошибаемая, с низ­кой облачностью и без единой звезды.

Выросший в лесах, Данила не боялся темноты и ноч­ного пустынного пространства, которое само по себе уже нагоняет страх, а будучи внуком лешачихи, даже любил это время суток. Ко всему прочему вздувшаяся в пере­носье шишка если не была ещё полноценным глазом, то будто подсвечивала, как лампочка, при этом не излу­чая видимого света. Должно быть, не зря синяки и шиш­ки называли фонарями. Борута собрал вещи целителя и осмотрелся, насколько это было возможно в редком и угнетённом лесу. Все старые деревья были пляшущими, то есть кривыми, завитыми, как штопор, и уродливыми, что, по мнению целителя, являлось признаком мощней­шей аномальной зоны. Ему, столичному жителю, и в го­лову не приходило, что уродовала лес не магнитная сила, а скотина, объедающая листья и молодые побеги. Кор­ма на мшистых островах явно не хватало, поэтому коро­вы питались и ветками в том числе, как лоси.

Сначала подумалось, Шлопаку опять приспичило и он сидит где-нибудь за камнем, однако Данила сделал крут, окликнул, потом прислушался и принюхался. Целителя близко не было! Тогда Борута сделал круг побольше, по сути, обогнул всю вершину моренного бугра с замшелыми ямами от подполов, заросших малинником, — никого...

И тут закралась мысль, что Шлопак от сильных пережи- ваний опять потерял рассудок и пошёл через болото к бере­гу, где стоял «Харлей». Но мог это сделать и в здравом уме, ибо считал, что находиться долго в аномальной зоне очень опасно. Напугал, настращал сам себя, по недомыслию ри­нулся через топи, провалился в трясину или окно и утонул...

Подогретый столь яркой воображаемой картинкой, Данила почти оббежал весь остров, при этом ни разу не запнувшись, хотя повсюду валялись замшелые камни и огарки брёвен. Естественно, никаких следов не обнару­жил, и тогда начал методично исхаживать весь торчащий из болот моренный холм, заглядывая чуть ли не за каж­дый куст бузины и проверяя малиновые заросли. Конеч­но, найти человека таким образом было трудно, и Бору- та больше доверялся нюху и интуиции. Часа четыре без устали он прочёсывал остров, пока не начало светать, и шансов, что Шлопак жив, оставалось всё меньше.

Он уже выломал жердь и собирался штурмовать тря­сину в сторону берега — предполагаемым путём, которым мог сдуру пойти целитель, как уловил запах дыма, нано­симого ночным тягуном. Обычно такой сырой и тусклый дымок исходит от угасающих головней, и Борута, вынюхав его источник, осторожно двинулся на него, как на маяк. Вонь старого кострища становилась всё ярче, и букваль­но через сотню шагов он узрел крохотную полянку сре­ди уродливых болотных сосенок. В этом месте или близко от него за ночь он прошёл несколько раз и ничего подозри­тельного не увидел. А тут выбрел на широкое и укрытое толстым слоем пепла свежее кострище, от которого исхо­дил удушливый запах гари. Огонь здесь полыхал щедрый, метров пять в высоту, может быть, ещё пару часов назад, и не заметить его было просто невозможно!

И возле этого пепелища безмятежно спал раздетый догола Шлопак. Повсюду на толстом истоптанном мху валялись пустые бутылки из-под шампанского, коньяка и дорого вина, остатки богатого пиршества в виде мяс­ных нарезок, надкусанные фрукты, пластиковые упаков­ки, салфетки и распущенная туалетная бумага. Одним словом, мусор, оставленный большой пьяной компанией. Но более всего Боруту смутила брошенная возле костри­ща пластиковая метла, которую он заметил в последнюю очередь, когда уже приводил в чувство спящего целителя. Данила нахлопал его по щекам, растёр уши, затем пере­крыл кислород, зажав нос, однако Шлопак не проснулся. Изо рта воняло перегаром, а от самого чем-то женским, скорее духами, помадой и пудрой, как в городском баб­ском туалете.