11 июля. Четверг. Сегодня имел доклад в вагоне, на пути от Царского Села (Александровской станции) до Михайловского, куда государь ездил с эрцгерцогом поздравить великую княгиню Ольгу Федоровну с именинами. В Михайловском собралось многочисленное общество; нас угостили завтраком и отпустили.

14 июля. Воскресенье. В пятницу утром эрцгерцог Альбрехт прислал спросить, застанет ли он меня дома вечером, по возвращении из Кронштадта. Само собою разумеется, я ответил, что приеду к нему, и в десятом часу вечера явился в Зимний дворец. Эрцгерцог принял необыкновенно любезно, продержал часа два, и тут мы перебрали всевозможные вопросы по военной части. Я мог убедиться по его дельным замечаниям, что он основательно знаком с современными вопросами нашей военной администрации; вообще он отзывался очень лестно об успехах, замечаемых в нашей армии сравнительно с прежним временем, когда он был в первый раз в России (в 1839 году). Расстались мы очень дружелюбно.

Вчера, в субботу, на Александровской станции встречали императрицу, возвратившуюся из-за границы. После того я имел доклад у государя и между прочим представил записку по вопросу о дозволении военным носить бороду. Поводом к возбуждению этого вопроса послужил недавний случай с одним матросом из раскольников, который воспротивился бритью бороды. Подобные случаи неизбежно будут повторяться чаще прежнего при новом законе о воинской повинности, так как раскольники не будут уже иметь возможности откупаться от военной службы. Государь оставил записку у себя; любопытно знать, как взглянет он на этот вопрос!

На пути в Царское Село мне пришлось быть опять вдвоем с графом Шуваловым, и опять зашел разговор о смене графа Бобринского и назначении Посьета. По своему обыкновению, граф Шувалов говорил о государе не стесняясь; рассказывал разные случаи, вследствие которых граф Бобринский впал в немилость; приписывал смену уже не раздору и разномыслию с министром финансов, а тому, что граф Бобринский будто бы не хотел быть беспрекословным исполнителем желаний государя по выдаче некоторых железнодорожных концессий. [Еще в прошлом году был подобный случай по поводу концессии на Ландварово-Роменскую линию, а потом на Муромскую, которую государь обещал княгине Гагариной… Граф Шувалов подробно рассказывал этот последний случай так вероподобно, что нельзя усомниться в верности рассказа и остается только дивиться, как самодержавный повелитель 80 миллионов людей может до такой степени быть чуждым обыкновенным, самым элементарным началам честности и бескорыстия.

В то время как, с одной стороны, заботятся об установлении строжайшего контроля за каждой копейкой и с негодованием указывают на какого-нибудь бедного чиновника, обвиняемого или подозреваемого в обращении в свою пользу нескольких сотен или десятков казенных или чужих рублей, с другой стороны, с ведома высших властей и даже по высочайшей воле раздаются фаворитам и фавориткам концессии на железные дороги для поправления их финансового положения, для того именно, чтобы несколько миллионов досталось в виде барыша тем или другим личностям. (Например, графу Бобринскому приказано было сделать очень крупный заказ подвижного состава заводам Мальцова, но с тем, чтобы последний обязался подпиской выдавать ежегодно по столько-то тысяч рублей своей жене, приятельнице императрицы, неразлучной с нею и не живущей с мужем.)]

Таки наслушался я сплетен на эту тему, что было бы невыносимо грустно, если б в них заключалась какая-либо доля правды. В рассказах графа Шувалова граф Бобринский выставляется жертвой неподкупной честности и гражданской доблести, между тем как сам же Шувалов признает, что друг его много вредит себе недостатком правдивости и основательности в речах, что не раз он был прямо уличаем в неверных ложных показаниях. [Всё это так, но я, со своей стороны, не могу уверить себя в том, что и в Министерстве финансов железнодорожные дела ведутся вполне законно и честно. В последнее время было много таких случаев, что невольно рождается подозрение относительно не только второстепенных чинов этого министерства, но и самого министра, который в прежнее время слыл совершенно надежным и честным. Всё это крайне грустно.]

Отъезд генерала Грейга в отпуск прервал на несколько месяцев занятия комиссии, назначенной для обсуждения вопроса о Медико-хирургической академии. Хотя я не имел случая видеться с Грейгом наедине, однако же полагаю, что он докладывал государю об истинном положении дел, и если решение отложено на долгое время, то одно это уже дает повод думать, что сам государь не особенно интересуется им; со мною же его величество вовсе о нем не говорит.

Семейные письма, получаемые из Крыма и с Кавказа (из Железноводска), успокоительны. Затруднения, возникшие при постройке дома в Симеизе, кажется, улаживаются; делу этому дано новое направление, но нет и речи об окончании постройки к осени нынешнего года.

21 июля. Воскресенье. Неделя прошла с последней заметки в моем дневнике; ничего примечательного не происходило. Несколько дней провел я в Красном Селе, присутствовал на учениях и обедах с австрийцами и пруссаками; при обычных моих докладах государю не было никаких особенных объяснений. Вчера, в субботу, устроили обед для пруссаков в Царском Селе, так как некоторые из них должны уехать домой. Эрцгерцог Альбрехт со своею свитой уже уехал в пятницу. [Граф Шувалов и Потапов продолжают любезничать со мной. По многим признакам мне кажется, что действительно граф Шувалов уже далеко не в прежних отношениях к государю.]

27 июля. Суббота. Бóльшую часть недели государь провел в Красном Селе, занимаясь смотрами и учениями. Я же ездил туда преимущественно в дни моих докладов. Ничего любопытного не произошло. Вчера граф Шувалов уехал за границу; еще факт, имеющий значение в придворной сфере: уехал накануне дня рождения императрицы. Сегодня был я в Царском Селе для принесения ее величеству поздравления, а потом участвовал в совещании, происходившем у великого князя Михаила Николаевича по делам Закаспийского края. В совещании участвовали великий князь Константин Николаевич, товарищ министра иностранных дел Вестман, барон Остен-Сакен (за отсутствием директора Азиатского департамента Стремоухова), адмирал Лесовский, генерал-майор Франкини и полковник Проценко. Мне пришлось опровергать предположения кавказского начальства и поддерживать взгляды Министерства иностранных дел. Затеи Франкини и Ломакина могут опять завести нас гораздо далее, чем мы сами ожидаем. В заключение пришли к соглашению и положили составить протокол за общей подписью; но не думаю, чтобы великий князь Михаил Николаевич остался совершенно доволен результатом совещания.

1 августа. Четверг. С понедельника был на маневрах под Ижорой и Царским Селом, очень утомился; а сегодня участвовал в торжественной встрече в Царском Селе принцессы Марии Мекленбург-Шверинской, невесты великого князя Владимира Александровича. Церемониал был тот же, как и при встрече цесаревны.

8 августа. Четверг. Большие маневры окончились вчера, после празднеств 5 и 6 августа в Ропше, куда прибыл весь двор. На маневрах двумя противными сторонами командовали великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич. Оба брата вполне серьезно отнеслись к роли главнокомандующих в этой мнимой войне, а Михаил Николаевич, принужденный (в силу самого предположения) всё отступать перед превосходящими силами старшего брата, не мог скрыть досады, как будто в самом деле терпел поражение. Только в последний день предназначалось ему перейти в наступление и движением от Ропши к Красному покончить маневр генеральным боем на военном поле. Тут только он несколько повеселел. [Никто, конечно, не выскажет ему откровенно, что даже и в этих ребяческих подражаниях настоящей войне выказались вполне неспособность и непривычка его к командованию войсками. Николай Николаевич, при всей ограниченности ума, имеет гораздо более военных свойств и приобрел, очевидно, некоторую опытность в искусстве ведения войск.] На маневрах присутствовало много иностранных офицеров; не раз приходилось перед ними краснеть за наших генералов и командиров частей. Несмотря на это, маневры кончились к общему удовольствию; всем объявлена похвала и благодарность.