Прозвище «мальчик-чистюля» ошарашило и обозлило Дела, настолько оно не подходило ему. Мэрион во время ссоры могла, не стесняясь дочери, назвать его убийцей или выродком — это было, по крайней мере, понятно — но обозвать его так не пришло бы в голову даже ей.

Он решительно выключил дурацкий ящик и спросил, еле сдерживая ярость:

— Ты что, считаешь меня идиотом, неспособным ничего понять?

— Нет, просто у тебя своих заморочек хватает, зачем тебе лишний раз настроение портить. Ну, и... я же помню, как тебя от меня воротило, когда я о себе кое-что рассказала. Поверь, я старалась помягче, так ты и то на меня смотреть не мог.

— Да не воротило меня ни от кого!

— Ты мне это будешь говорить? Хочет меня мужик или не хочет — в этом-то я эксперт, — она усмехнулась. — Ты, например, в первый раз захотел, когда я из ванны вышла, в твоей футболке — верно?

Он вдруг ясно вспомнил ночь их знакомства.

— Нет, еще когда ты там, в баре танцевала.

— Ну, там-то у всех ширинки лопались — работать я умею.

Дел сел, взял ее за руку и сказал, глядя на ее ладонь, смотреть ей в глаза он не мог:

— Карен, ну прости ты меня, я сам не знаю, что на меня нашло. И не смей думать, что меня, как ты сказала, воротило от тебя.Ты не поняла. В ту ночь ты мне показалось совсем маленькой девочкой усталой и замученной. Девочкой, ребенком, понимаешь? Ну не могу я так... — он замолчал, прижимая к губам, к щеке ее теплую безвольную ладошку. — И ради бога, не надо щадить мои «нежные чувства», если тебе нужно мне что-то объяснить. Не считай меня таким уж «мальчиком-чистюлей», я достаточно долго живу на свете и много чего навидался.

— Я просто хотела сказать, что ты не должен переживать по поводу моих бывших... мужчин.Ты что думаешь, я их запоминала? Это просто работа, запоминать тут нечего — скорее подмыться или отплеваться, и дальше. А любовников у меня никогда не было. Ты уж извини, когда тебя целый день трахают во все дырки, то потом о мужике только подумаешь — блевать тянет, так о каком любовнике можно было говорить? — она грустно улыбнулась. — Так что ты у меня, считай, первый... хоть в этом отношении.

Он не нашел, что ответить — сидел, опустив глаза и молчал, пока Карен не встала и не сказала, что ужин готов.

Поели молча и быстро, словно стараясь поскорее избавиться от этого. Дел видел, что Карен ест через силу, да и ему кусок в горло не лез. Потом она легла на диван, отвернулась и укрылась с головой одеялом. Он подошел, сел рядом и погладил ее по плечу, плечо недовольно задергалось.

— Ты спишь?

— У меня голова болит, — ответила она и неожиданно добавила, — ты извини, что я тебя обозвала.

Он попытался придвинуться ближе и обнять ее, но Карен не реагировала, по-прежнему закутавшись в одеяло.

— Тебе что — холодно?

— Да, холодновато, — поежилась она, высунув нос из-под одеяла и глядя на него — не обиженно, а просто устало. Глаза у нее были совершенно больные.

— Слушай... Ну... обругай меня еще как-нибудь... хочешь, стукни как следует, и прости. — Карен молча смотрела на него, сдвинув брови и болезненно прищурившись, наверное, у нее и впрямь болела голова. Он вздохнул и продолжил: — Ты права насчет ревности, только я ничего с собой поделать не могу. Даже когда мы у Джеда были и его сын на тебя смотрел, так мне его придушить хотелось.

Она неожиданно хихикнула.

— Который сын?

— Ну, старший, конечно, — с недоумением объяснил он.

— Слава богу, а то я уж подумала, что ты меня и к младенцу ревнуешь. Тот тоже на меня смотрел.

Дел вздохнул с облегчением, увидев, что она улыбается.

Они легли спать рано, раньше обычного. Впервые за то время, что они были вместе, Карен отстранилась, сославшись на головную боль, когда он попытался приласкать ее. Дел знал, что заслужил это наказание и не стал настаивать.

Лишь утром он понял, что его никто и не собирался наказывать — Карен заболела.

Едва проснувшись, он попытался положить руку ей на живот. Ему нравилось ощущать под пальцами нежную гладкую кожу. Кроме того, он надеялся, что она в ответ на его прикосновение повернется, обнимет его, теплая и сонная, и они окончательно помирятся.

Внезапно Карен вздрогнула и болезненно вскрикнула, он отдернул руку и испуганно спросил:

— Что ты?

— Больно...

Она откинула одеяло, и он с ужасом увидел на ее животе красное вздутие, напоминавшее нарыв. Еще в нескольких местах, на лице и на теле, тоже виднелись красные пятна, один из нарывов, под ключицей, уже лопнул и сочился гноем.

— Что с тобой? Как ты себя чувствуешь? Температура есть? — Дел побежал в ванную за градусником, на ходу натягивая штаны и пытаясь сообразить, что же делать.

Приехавший врач едва взглянул на нее, все было ясно.

— Ветрянка. В ее возрасте это встречается редко, как правило, все болеют в детстве. У взрослых болезнь обычно протекает тяжело, наверное, будет лучше ее госпитализировать.

На секунду Делу показалось, что он находится в каком-то страшном сне, что Карен сейчас насильно отберут у него. Он постарался взять себя в руки и спокойно спросил:

— А без больницы обойтись нельзя?

— В принципе, можно — угрозы для жизни нет. Сердце здоровое, осложнений быть не должно. Просто вам трудно будет, вы же видите, в каком она состоянии, а к вечеру может стать еще хуже. Она не беременна?

— Нет.

— Вы уверены? А то есть опасность для плода.

— Уверен.

Врач пожал плечами, выписал рецепты и оставил инструкции, сказав, чтобы Дел звонил ему, если появятся угрожающие симптомы, тогда все-таки придется ехать в больницу.

Инструкции были не слишком сложные: нельзя мыться, мочить волдыри или расчесывать их, а то могут остаться шрамы; нужно принимать таблетки, мазать нарывы обеззараживающей жидкостью и лежать, пока есть температура, чтобы не вызвать осложнений на сердце. Есть — только диетическое, ничего жареного и острого; пить — побольше, но только не кофе, от него может стать хуже.

— Ближайшие три-четыре дня будут тяжелыми, а потом должно начаться улучшение. Когда нарывы вскроются, ей сразу станет легче, — пообещал врач на прощание.

К концу дня Карен стало еще хуже, как и предсказывал врач. Красных пятен стало еще больше; она лежала, прикрытая только простыней, без простыни ее сотрясал мучительный озноб, а прикосновение чего-то более тяжелого было болезненно. Дел включил кондиционер на нагрев, надеясь, что ей так будет теплее.

Спрятавшаяся куда-то с приходом врача Манци вылезла, подошла к кровати, встала на задние лапы и обнюхала неподвижную руку. В круглых голубых глазах были испуг и недоумение. Посмотрела на Дела, как ему показалось, с упреком, снова повернулась к Карен и запищала тонким жалобным голосом, словно говоря: «Ты чего? Вставай, давай, пусть снова все будет хорошо. Пожалуйста, вставай!»