беспокоится, что у нее могут случиться новые припадки или даже кома, поэтому ей поставили капельницу и начали вливать раствор глюкозы прямо в вену. Ее сердечный ритм слишком медленный. Я сижу рядом с Оливией и смотрю, как пульсируют вены ее шеи: ровный, но медленный ритм. Они сильно выпячиваются, так усердно работая. Лицо Оливии покрыто волосками – лануго, своего рода пушком, иногда встречающимся у новорожденных, особенно у недоношенных. В случае с Оливией, как позже рассказала мне медсестра, это реакция на гипотермию, характерная для детей с анорексией. «Ее тело пытается изолировать себя, отрастив волосы, чтобы защититься от холода».

Палата оформлена в светлых тонах, с удобными диванами и телевизорами, спальня в ней украшена фотографиями, из дома привезены яркие пододеяльники, мягкие игрушки и компьютерные игры. Тут по-домашнему гостеприимно, но, кажется, слишком спокойно, слишком тихо, слишком убрано. Здесь нет кучи белья, нераспечатанной почты, мисок с хлопьями, нет грязных резиновых сапог у двери. Тем не менее для детей, которые находятся на этих семи стационарных койках, эта среда спасает жизни.

Медсестры спасают жизни. У них складываются настолько близкие отношения с детьми, что они становятся семьей, суррогатными родителями для детей, которым необходимо жить вдали от дома, чтобы выздороветь. Посещение родителями часто ограничивается одним или двумя вечерами в неделю и дневным временем в выходные дни, в зависимости от возраста ребенка. Медсестры проводят семейную терапию, психологическое обучение, персонализированный комплексный уход, включающий оценку рисков. Они также адаптируют детей к инновационным исследовательским проектам, указаным в клинических рекомендациях, проводят выездное обучение медсестер из неспециализированных отделений больниц, которые ухаживают за детьми с психическими расстройствами, аутизмом или нарушениями способности к обучению. Однако самая важная роль медсестры – быть рядом с пациентами. Проводить время вместе, особенно во время еды, и строить с ними функциональные и позитивные отношения.

«Мы призываем родителей ужинать с нами, когда они приходят в гости», – говорят мне. Интересно, оценивают ли медсестры родителей, и почему родителям рекомендуют посещать детей только один или два вечера в неделю? Я скоро понимаю, что, если ребенок болен, лечиться нужно всей семье, иначе он никогда не выздоровеет. Медсестры являются частью семейной терапии, которую мамам и папам рекомендуется посещать.

Я провожу день, знакомясь с Оливией и ее семьей. У девочки на лице полно веснушек. «Поцелуи ангела», – говорит она и слабо смеется. Ее смех влажный, как будто она пожилая женщина с сердечной недостаточностью. Конечно, ее сердце вполне может быть повреждено. Анорексия может вызвать ряд не связанных с ЖКТ проблем. Это ведущая причина смерти из-за психического отклонения либо самоубийства. Безнадежно грустно видеть, как Оливию пожирает болезнь. Я смотрю на то, как она пытается двигаться, на ее пушковые волосы, вогнутую грудь, истощенные ноги. Как будто ее разум медленно пожирает тело, сжимая ее все больше и больше, пока она не перестанет существовать. Может быть, когда невозможно заставить мир исчезнуть, остается только исчезнуть самому?

Анорексия – вовсе не худоба, а суровая форма наказания, ненависти к себе и глубокого психологического стресса. Дети говорят телом то, что не могут сказать словами. Никто не знает, почему Оливии не повезло. Многочисленные исследования показали, что среди детей, страдающих анорексией и некоторыми другими расстройствами пищевого поведения, более распространен перфекционизм. Оливия – умный ребенок. Одаренная, как говорит мне ее отец Мэтью.

– Она уже блестяще играет на скрипке.

Но не все дети-перфекционисты страдают расстройствами пищевого поведения. Мы так многого не понимаем, но это не помогает Мэтью, который говорит медсестрам, что они с мамой Оливии считают происходящее своей виной. Медсестры пытаются их успокоить, но Мэтью едва сдерживает слезы. Крупный мужчина, он сгорбился, как будто боясь низкого потолка. Еще более сломленной выглядит мама девочки Александра. Медсестры готовят Оливию провести дома день ее рождения, но это явно вызывает беспокойство у них обоих. Александра суетится вокруг дочери, заплетая ее сухие тонкие волосы разноцветными резинками.

– Ты хочешь фиолетовую или зеленую? Или эту синюю?

Она поднимает их одну за другой, как будто они хрупкие и полны смысла. Чем больше выбора она дает Оливии, тем сложнее той принять решение. В конце концов, мать сама выбирает зеленые резинки и широко улыбается:

– Так красиво.

И я замечаю, что у нее трясутся руки. Александра садится на край кровати и начинает рассказывать Оливии о жизни вне больницы.

– Учителя посылают тебе приветы и свою любовь, – говорит она. – Они с нетерпением ждут, когда ты вернешься в школу. Я знаю, что у тебя тут занятия каждый день, но я имею в виду нормальную школу.

Слово «нормальный» резко повисло в воздухе, и Александра слегка приоткрыла рот, как будто надеясь, что это слово вернется в него. Но Оливия прижимается к ней и меняет курс. Она узнала беспокойство своей мамы, напряжение и боль.

– Зеленый – по-прежнему мой любимый цвет, – говорит она, касаясь резинки.

* * *

Я подписалась на «Будь моим родителем» и «Дети, которые ждут», и у меня теперь есть коллекция фотографий младенцев, детей и братьев с сестрами с краткими описаниями внизу, как на вечеринке по усыновлению. Это так странно – листать каталог детей, пытаясь не представлять, какую печаль они, должно быть, пережили. Я смотрю на лица и хочу забрать домой их всех. Но еще больше мне хочется, чтобы у всех этих детей была возможность жить со своими биологическими родителями. Я беспокоюсь, что им просто не оказали необходимую помощь, поддержку, которую мы все заслуживаем. Я слышала истории о том, через что прошли эти биологические семьи. Я хочу вернуться в прошлое – забрать и их домой тоже. Но я понимаю, что иногда усыновление – единственная надежда изменить ход жизни ребенка. Разрыв цикла трагедий.

Почти каждый день мы получаем электронные письма от нашего социального работника, теперь другого, чья работа – «сопоставление», то есть сопоставление ребенка с нужной семьей, а семьи – с правильным ребенком. Она звонит и пишет: Вы можете рассмотреть этого ребенка? А этого? Читали эту анкету? Часто она прикрепляет фотографию, или она есть в анкете – равно как и информация о том, что привело ребенка в детский дом, – либо историю его биологической семьи.

У меня кружится голова, когда я читаю о детях, которым нужны семьи. Я очень внимательно изучаю анкеты, читаю между строк и пытаюсь представить, как моя родная дочь справится с проблемами того или иного ребенка. И справлюсь ли я. Я часто прошу дополнительную информацию. И я мечтаю обо всех этих детях, ждущих семью. Затем однажды мне звонят: «Я