Из тумана вынырнул погрузчик, тащивший за собой несколько тележек с багажом. За рулем подпрыгивал на сиденье одетый в толстую куртку водитель, на передней тележке сидел небритый и явно похмельный грузчик. На остальных тележках лежали набросанные внавал чемоданы. Филатов подумал, что это не может быть их багаж, потому что иначе пилоты не стали бы запускать двигатели, а спокойно подождали погрузку. Значит, багаж спешил к другим самолетам.

То, что он увидел на последней тележке, заставило его забыть обо всем. Чемоданов там не было. На тележке находился один-единственный предмет, старательно упакованный в оберточную бумагу, как и его икона. Это был… гроб. Целиком на тележку он не поместился, и поэтому его поставили под наклоном и по диагонали, узким концом вверх и вперед. С широкого конца бумага в одном месте сильно прорвалась, и из-под нее выглядывала полированная крышка. Филатова поразило то, что она была в точности такого же цвета, как и гроб, в котором хоронили Слободана. И детали деревянной отделки по бокам были такими же.

Он протер глаза и еще раз посмотрел в иллюминатор, но успел заметить только заднее колесо последней тележки, скрывшееся под фюзеляжем их самолета.

Он освободился от пристяжного ремня и, не обращая внимания на недоуменные взгляды пассажиров, кинулся к противоположному иллюминатору. Но там ничего не было, только густые клочья тумана и серые аэродромные плиты с пробивающейся между ними жухлой прошлогодней травой. Тележки могли проехать у них под брюхом и направиться дальше в сторону, противоположную от их хвоста. В таком случае их уже не увидеть.

Филатов вернулся на место.

— Что там было? — спросил Колесник.

— Так, показалось, — уклонился он от ответа.

«Что это был за гроб? — размышлял он. — Может, он вообще пустой? Здесь гробы дешевле, а где-то — дороже. Вот и везут отсюда — туда, чтобы сэкономить. Это не запрещено. Точно, он был пустой. Больно уж небрежно его расположили. Да и гроб с покойником внутри не стали бы упаковывать в оберточную бумагу, кощунственно это как-то».

Ему стало интересно, есть ли в багажном отделении самолета какое-то специальное место для перевозки гробов, или же их везут вместе с сумками и чемоданами других пассажиров? Если вместе, то соседство хорошее, нечего сказать. Получаешь чемодан и не знаешь, что тот всю дорогу терся о гроб с чужим покойником.

Ему вспомнился читанный еще в школьные годы рассказ Ивана Бунина «Господин из Сан-Франциско». Там администрации дорогого отеля очень не понравилось, что у них скончался постоялец, и гроб с его телом велели вынести ранним утром тайком, прикидав какими-то тряпками, чтобы остальные постояльцы об этом не узнали и не разъехались.

Припомнил он и то, что писатель Антон Чехов скончался в Ницце, а в Россию его тело привезли в железнодорожном вагоне для устриц. Кто-то из деятелей культуры тогда сказал: «Этого вагона для устриц я им не прощу никогда». Филатов так и не понял, кому это «им»? И в чем же того было везти, если дорога дальняя, а такой вагон был в то время, может быть, единственным доступным холодильником?

«Надо же, — удивился он, — как эти похороны забили мне голову, что теперь повсюду чудится гроб Слободана. Не его это был гроб. А может, и не гроб вовсе, а какой-нибудь антикварный шкафчик. Вон скульптор Шемякин, говорят, самолетом даже мебель свою перевозил из Парижа в Нью-Йорк, хоть это и страшно дорого».

Вскоре двигатели их самолета опять завелись, и стюардесса снова попросила всех пристегнуть ремни. В этот раз самолет таки взлетел, и все почти три часа лета до Москвы Филатов спокойно проболтал с Колесником. Сначала он делился с тем своими впечатлениями от похорон Слободана (но далеко не всеми), а потом они просто говорили о всякой всячине. Филатов попросил того не упоминать в будущей статье себя как источник информации, и тот пообещал.

Выходя из дверей аэропорта Шереметьево, Филатов увидел стоящий далеко у служебного входа катафалк. Двое мужчин, по виду грузчики похоронной конторы, задвигали в него завернутый в бумагу гроб. Он понял, что это тот самый гроб из Белграда. Прилететь тот мог только вместе с ними, второй белградский рейс был лишь вечером.

«Значит, он пустой, раз двое справились», — подумал Филатов. Хотя это было вовсе не обязательно. По опыту он знал, что профессиональные грузчики отличаются большой физической силой и легко поднимают то, что обычному человеку кажется неподъемным.

Филатова встретил его охранник.

— Пойди запиши номер, — велел Филатов и кивнул на катафалк.

Тот прошелся мимо катафалка с видом прогуливающегося человека и вернулся обратно.

У Филатова зазвонил телефон, это был Вождь. Он отвлекся на разговор, а когда нажал отбой, катафалка уже не было.

На Ленинградском шоссе он тоже не увидел его в потоке машин. Он даже не знал, в какую сторону тот повернул — к Москве или от Москвы. В первую минуту, когда он осознал это, ему стало досадно и захотелось выругать себя за нерасторопность. «Ну и ладно, — решил он потом. — Пробьем по номеру, если что».

На следующий день, в понедельник 20 марта 2006 года, в газете «Коммерческий вестник» вышла статья под названием «Слободана Милосовича в гробу не видали». Колесник выполнил просьбу Филатова лишь частично — его имя упоминалось только один раз.

С первых же строк в статье высказывались сомнения по поводу личности покойного: «В субботу Сербия простилась со Слободаном Милосовичем. Спецкор Андрей Колесник весь день переживал по поводу того, кто же на самом деле лежит в гробу, который закопали в землю в доме номер 41 по улице Неманьина города Пожаровица».

Далее в своей ироничной манере, с нередкими передергиваниями Колесник описал похороны.

«Рано утром, проснувшись в гостинице „Интерконтиненталь“ и выглянув в окно в надежде увидеть хорошую погоду (она мне сегодня бы пригодилась), я увидел тучи и толпу человек в пятьсот, идущих от автобусов по направлению к центру города. В руках они несли плакаты и красные знамена, так что было понятно, что люди идут проводить Слободана в его последний путь (они, может, не понимали, что это и для них если не последний, то предпоследний путь уж точно, ибо со смертью господина их дело, которое давно перестало побеждать, теперь окончательно проиграно).

До начала прощания было еще часа три, и я подумал, что организаторы похорон уже оставляют о себе благоприятное впечатление: они демонстрировали хорошую форму задолго до старта мероприятия. Приехав на площадь перед зданием союзной Скупщины (парламента Сербии и Черногории), я убедился, что не ошибся. За час до начала церемонии прощания она уже была чуть не наполовину заполнена. Здесь было уже не меньше тридцати тысяч человек. Просторная сцена была разделена на три части. На центральной ножом подрезали под размер подмосток розовый ковролин и застилали красным бархатом небольшой столик на раскладных металлических ножках, который я рискнул бы назвать журнальным. Кусок бархата был огромным, и, как им ни застилали столик, все равно было ощущение, что на трибуне лежит груда бархата, а под ней есть какой-нибудь приятный для горожан сюрприз.