Люси ныряет в первую попавшуюся рasticceria[25]. Мы заказываем себе ромовые бабы – это такие пропитанные ромом пирожные с заварным кремом.

– Прошу вас, – говорит продавец за прилавком, – мы называем этот десерт fiamma[26]: настолько он насыщен алкоголем.

Я отламываю кусочек пирожного пластиковой вилкой и кладу в рот. Сливочная сладость вступает в столкновение со вкусом крепкого спиртного.

– Мм…

Я млею от удовольствия и не могу понять, почему мои ром-бабы не такие вкусные, а потом решаю, что это все из-за масла. Здешнее масло другое… оно более свежее.

Мы неспешно бредем по Венеции, вдоль наполненных зеленой водой каналов. Идем по узким улочкам: здесь их называют calli. Кажется, весь город находится в состоянии роскошного увядания, и от красоты этого увядания захватывает дух. Штукатурка отслаивается со стен домов, открывая прохожим голые кирпичи. Дизайнеры-урбанисты в Америке наверняка захотели бы такое повторить. Постепенно улочка становится настолько узкой, что я чуть ли не задеваю плечами стены противоположных домов. Солнечный свет исчезает, температура воздуха падает. Кажется, еще секунда – и у меня начнется приступ клаустрофобии. Но впереди слышны голоса и смех, улица становится шире, и на нас уже снова падает солнечный свет.

Судя по цветочным горшкам и красивым табличкам с номерами домов, мы в жилом районе. Открытые черные ставни напоминают распахнутые для объятий руки. Из приоконных ящиков вторых этажей каскадами опускается розовая бугенвиллея. То тут, то там я замечаю маленькие уютные ниши со статуэтками Девы Марии с Младенцем.

– Мне здесь нравится. – Я фотографирую кремового цвета простыни, которые аккуратно развешены на натянутой между двумя домами веревке. – Никогда бы не подумала, что свежевыстиранное белье может быть настолько красивым.

Поппи улыбается:

– Венеция многие века была самым могущественным городом Италии. А сегодня – это просто сказка.

Так и есть. Кажется, чуть ли не в каждом квартале мы переходим горбатый мостик, которых, если верить Поппи, здесь целых триста сорок штук. Я постоянно улыбаюсь, сама не пойму почему. С каждым шагом меня наполняет чувство необъяснимой легкости, как будто я избавилась от кандалов и вот-вот взлечу. Мы поднимаемся на мост, и я непроизвольно пританцовываю. Тетя, глядя на меня, тоже исполняет парочку па. Люси качает головой, и мы втроем прыскаем со смеху.

Прогуливаемся дальше по вымощенным булыжником улицам. Туристы восхищаются выставленными в витринах сувенирами и пускают слюнки, глядя на пирожные. Мимо нас протискивается женщина в балетках и меховом пальто с пакетом из супермаркета в руке. Лавочник в бумажном колпаке стоит, прислонившись спиной к стене, и глазеет на Люси.

Я улыбаюсь. Улица выходит на очередную городскую площадь, или, как называют ее местные, кампо. В центре площади высеченный из камня резервуар с водой. Под ним, хихикая, сидят на корточках детишки и наполняют водой пластиковые бутылки. Я их фотографирую, а потом достаю из сумки карту. Мы, наверное, на кампо Санта-Маргерита или на кампо Сан-Тровазо.

– Убери карту, – советует Поппи. – Венеция – это лабиринт. Бессмысленно искать выход. Я всегда говорила: если потерялась, доверься своему сердцу. Сердце – единственный и самый надежный компас.

Да, все так и есть. Я улыбаюсь и заталкиваю бесполезную карту в сумочку. Мужчина на балконе поет песню на итальянском. Звук его голоса завораживает. Впереди резко вспархивает стая глубей. По периметру площади – бары и дорогие рестораны с яркими цветными тентами, ювелирные лавки, пекарни и пиццерии. В конце площади – небольшой собор. Люди по одному и целыми семьями проходят мимо нас, заглядывают в витрины или усаживаются парами за маленькие металлические столики.

Мы переходим длинный мост. Под ним качаются на воде гондолы, наверное с полдюжины. Поппи хлопает в ладоши.

– Поехали кататься на гондоле! – Она вся дрожит от нетерпения. – Скорее!

– На чем? – удивляется Люси. – На гондоле?

Поппи хохочет:

– О, Лучана, мы ведь не где-нибудь, а в Венеции! Ты только посмотри, какие мужчины! Ну что, которого выберем?

Гондольеры все внешне и по комплекции разные, но одеты одинаково: в полосатые тельняшки и соломенные шляпы.

Люси тычет пальцем в самого симпатичного:

– Quello![27]

Мы сходим на гондолу, она покачивается, и я помогаю Поппи сесть на скамью с красной обивкой. Ароматы канала – это уникальная смесь запахов сырости, рыбы и какой-то необъяснимой свежести. Мы медленно скользим по воде под мостами, причем некоторые из них настолько низкие, что хочется пригнуться. Мимо проплывают набережные с дорогими отелями. На черных металлических перилах балконов закреплены флаги Венеции, в солнечных лучах переливаются красно-золотые полосы. Лодку заносит к стене канала, и наш гондольер отталкивается от нее веслом. Люси с вожделением смотрит на мускулистого загорелого итальянца.

– Согласно местной легенде, у всех гондольеров перепонки между пальцами на ногах, – говорит Поппи. – Это символизирует их любовь к воде.

Люси с нарочитым удивлением приподнимает брови и отвечает на безупречном итальянском:

– Ну, перепонки на ногах меня нисколько не пугают! Главное, чтобы у гондольера было длинное весло.

Я в полном шоке. Люси что, забыла, что наша тетя понимает по-итальянски?

Но Поппи только смеется:

– Лучана, ты меня убиваешь! – Она расправляет плечи. – Как же здорово, что вы обе владеете родным языком. Эмилия, твоя мама гордилась бы тобой.

Я мигом забываю про выходку кузины.

– Это правда? Она хотела, чтобы я знала итальянский? Почему?

Поппи как завороженная смотрит на воду:

– Рико с трудом давался итальянский, но он справился.

– А моя мама? – Я судорожно цепляюсь за руку тети, но очень стараюсь говорить спокойно. – Она свободно говорила по-итальянски? – Мне так хочется узнать про маму хоть что-нибудь еще.

Поппи переводит взгляд на нас с Люси:

– Я не рассказывала вам о том, как Рико играл на скрипке?

– Нет, не рассказывала. – Люси демонстративно зевает. – Но ты не стесняйся – валяй, излагай во всех подробностях.

1959–1960 годы, Флоренция

Яработала в галерее Уффици с понедельника по субботу, с восьми до четырех. Но автобус во Фьезоле уходил только в шесть тридцать. Рико работал по ночам, он растягивал перчатки на кожевенной фабрике с семи вечера и до четырех утра. То есть шесть дней в неделю у меня были свободны два с половиной часа. И у Рико тоже. Мы гуляли по Флоренции, говорили на смеси итальянского и немецкого, смеялись над собственными ошибками и с радостью узнавали друг о друге все больше и больше новых деталей.