Я слегка разморозил мясо, настрогал, затем потушил с овощами и приправами, добавив капельку лимонного уксуса и столовую ложку красного вина. На гарнир шёл картофель с зеленью.

Правда, своей инициативой я чуть не создал себе лишние сложности. Когда мама и папа вернулись с работы и учуяли ароматы тушёного мяса, а потом и воочию увидели сервированный по всем правилам стол и аппетитный ужин, они… Сказать, что они удивились – ничего не сказать. У них случился самый настоящий шок. Первой оправилась мама.

– Антоша, кто-то приходил? – пролепетала она.

– Нет, – честно ответил я, недоумевая, откуда такая реакция. Я ведь приготовил самое простое – не какой-нибудь там паштет «Сюзерен».

– А кто… – она даже договорить не сумела, только слабо махнула рукой в направлении плиты.

– Я, – ответил я и добавил, пытаясь хоть как-то сгладить их потрясение: – Уж не знаю, как на вкус. Я первый раз готовил. Просто повторял то, что видел… у тебя…

Почему-то у меня всё больше крепло ощущение, что от родителей, как, впрочем, и от всех остальных, лучше скрывать все мои воспоминания о прошлых жизнях. Но слова я подобрал нужные – мама тотчас вышла из ступора и посмотрела на меня так растроганно, что я невольно поёжился.

Отужинали молча, без напряжения и неудобных вопросов. Ночью я опять уснул с трудом, терзаемый мыслями о странной кончине совсем ещё не старого талантливого хирурга и его непонятном, пугающем диагнозе. Что уж скрывать, мне и правда было не по себе. К тому же интуитивно я чувствовал, что это имело какое-то отношение к моим видениям. То есть – видению, одному-единственному, но какому жуткому!

Всю следующую неделю, пока родители были на работе, я с невероятным упорством искал любой материал, который касался бы меня предыдущего (ха, слышала бы мама, как я выражаюсь, наверняка уже вызвала бы психбригаду или принялась бы пичкать меня всевозможными пилюлями). Но почти безрезультатно. Те жалкие крохи, что удалось найти, либо и так были мне известны, либо ответов на мои вопросы не давали. Да и по большей части эти сведения относились к профессиональной деятельности, а о личном – глухо.

Однако я должен был всё выяснить! Должен! Поэтому оставалось одно: вспомнить самому. И то, кем был я в седьмой жизни, и то, что случилось со мною-доктором. Но тут, как я ни напрягался, ничего толком не выходило. В первом случае совсем ни единого просвета, во втором – в голове всплывали бесчисленные операции, упоительные беседы с другом-невропатологом, мелькали виды сонного английского городка, закатное солнце, мазнувшее багрянцем по скатам остроконечных крыш, мост через реку, а дальше всё как будто блекло и темнело. Хотя в этой темноте проступало нечто неуловимое.

Вспоминая себя Энтони Уайтом, я чувствовал, что любил задушевные беседы со своим усатым приятелем, но всех прочих коллег по возможности сторонился, мне нравилось наблюдать за закатом, я обожал читать, с упоением слушал Крейслера, особенно «Муки любви», да и вообще любил музыку, отдавая явное предпочтение струнным. И это всё очень странно, потому что я сегодняшний тоже питаю слабость к музыке в целом и к скрипке в частности. Даже порой фантазирую, что я – известный скрипач, вроде Дэвида Гаррета или Эдвина Мартона, стою на сцене в свете софитов и мой смычок рождает звуки, которые заставляют души петь и замирать сердца. Да и закатами я тоже любовался с наслаждением, а в прошлом году, помню, чуть не плакал от расстройства, когда напротив нашего дома отгрохали высоченную жилую башню, закрывшую собой весь вид. Ну а книги – это вообще моя страсть с детства. И людей я стараюсь избегать. Вот только беседовать мне не с кем… Неужели всё это передаётся? Увлечения, предпочтения и… страхи?

Будучи Энтони, я терпеть не мог дождя, боялся гроз, а водоёмы, причём любые, внушали мне первобытный ужас. Почему? Плавать не умел? Вряд ли это достаточное оправдание для подобной фобии. Я помнил смутную, безотчётную тревогу, стальными тисками сжимавшую сердце всякий раз, когда смотрел на свинцовые воды реки. Нет, здесь точно крылось что-то другое… И это волновало и пугало меня особенно сильно ещё и потому, что сейчас во время дождя я тоже впадаю в хандру и до одури боюсь приближаться к водоёмам, даже к полувысохшим речушкам, где надо очень постараться, чтобы утонуть.

Но я-то всегда связывал свой страх воды с утопленницей, которая преследует меня с малых лет. Стоп! Меня вдруг осенило. Может быть, она являлась и Энтони Уайту? Уж не от этого ли он, то есть прежний я, сошёл с ума?

Дальше я засел за изучение статей о реинкарнации и карме. Если взять самую суть, отбросив религиозную лирику, противоречивые утверждения и совсем уж явные домыслы, то вывод напрашивался такой: после нашей смерти душа перерождается в новом физическом теле, но при этом начинает не с чистого листа, а с учётом мыслей и поступков прошлой своей жизни, которые влачатся за нами шлейфом. Вот и приходится расплачиваться по полной за все грешки, что натворил прежде. Это, собственно, и есть карма. Справедливости ради надо отметить, что авторы подобных статей сходились в одном: прошлые свои грехи вполне можно искупить и очистить карму, и всё сразу наладится. Скажем, навредил ты кому-то по-крупному в предыдущей жизни, а в этой судьба непременно сведёт тебя с твоей «жертвой», и ты сможешь ей помочь, тем самым искупив прошлую вину. В общем, такая вот теория. Ещё я прочёл, что «незакрытая» карма будет переходить в каждое следующее перерождение, пока её не отработаешь и не освободишь душу.

Всё это, с одной стороны, выглядело как сказка или миф, а с другой – определённо было над чем поразмыслить. Да и при нынешних обстоятельствах моё неверие изрядно пошатнулось. Ведь это же немыслимо – вспомнить прошлые жизни! Пусть не досконально, обрывками. Но ведь память вообще избирательна и оставляет нам лишь самые яркие эпизоды. Я мог бы, конечно, усомниться в собственном здравомыслии, заподозрить, что у меня просто чересчур разыгралось воображение, но ведь имелись неоспоримые факты, которые никаким воображением не оправдать! Чёрт с ней, с готовкой, но языки! К иностранным языкам у меня сроду не было способностей. За все годы учёбы я смог вдолбить в голову от силы десятка два английских слов, теперь же свободно говорил и понимал разные языки – проверил уже: посмотрел «Snatch»[45] Гая Ричи в оригинале. Всё равно что на родном языке. То же самое с немецким и французским, кроме того, неплохо понимал и испанский, итальянский, японский. Вот что это, как не привет из прошлых жизней? А значит, реинкарнация не вымысел! И карма эта тоже. А вдруг и утопленница моя терзает меня неспроста? Вдруг и мне таким образом аукнулись мои злодеяния когда-то там в далёком прошлом? Мне сегодняшнему и, возможно, мне – доктору Энтони Уайту… Ведь такой необъяснимый страх воды в обоих воплощениях не может быть случайным совпадением! Вот и Шопенгауэр[46] утверждал, что не бывает случайностей. Стоп! Когда это я читал Шопенгауэра?! Точно знаю, не читал. У меня такого и нет в шкафу. Но при этом вроде как и читал – и его, и прочих философов-мыслителей. Видать, тоже прежний я…