– Что случилось? – спросила она обеспокоенно.

– Ничего, – буркнул я.

Не рассказывать же ей, что у меня в голове творится невесть что.

– Всё будет нормально, – улыбнулась она. – Не переживай так.

Как же! Нормально! Очевидно ведь – я стремительно схожу с ума. Мало мне было чёртовой утопленницы, так теперь ещё и это… И самым немыслимым было то, что во всех этих картинах я чувствовал себя не сторонним наблюдателем. Казалось, будто всё это окружало меня в действительности, происходило не с кем-нибудь, а именно со мной. Только не здесь и сейчас, а когда-то. Точно это сон, до жути реалистичный, или же воспоминания о минувших событиях. Личные воспоминания.

– Долго ещё… мне здесь лежать? – выдавил я, глядя на улыбчивое лицо медсестры.

– Скоро обход. Борис Петрович – очень хороший врач. Он всё тебе скажет. – И напоследок снова ободряющее: – Не бойся.

Вот ещё, кстати, что удивительно – сейчас во мне бурлили сильнейшие эмоции: недоумение, раздражение, злость, отчаяние – но только не страх. По крайней мере, не тот привычный пугливый трепет, который охватывал меня всякий раз, когда доводилось оставаться наедине с незнакомыми людьми. Особенно если они находились так близко, смотрели в глаза, ещё и пытались завести со мной беседу.

Мать знала, в какой ступор я впадаю при малейшем посягательстве на моё личное пространство. Знала и то, что за этим обычно следовало. Поэтому везде и всегда сопровождала меня. Даже там, где я, наверное, смог бы справиться и сам. Мне ведь главное было привыкнуть к человеку. Увидев его два-три раза, я уже так сильно не паниковал. Да и чужие люди – это необязательно сразу приступ. Я уже научился отгораживаться от них. Не реагировать, проходить мимо, если кто-то приближался и заговаривал со мной. Впрочем, я мог понять и маму, как бы меня ни душила её опека. Однажды она уступила мне и позволила пойти на очередной приём к невропатологу одному, рассудив, что врача я знаю с детства, значит, ничего плохого не случится. Но так вышло, что вместо него принимал кто-то другой. Я мог бы просто выскользнуть из кабинета, пока тот, не поднимая головы, строчил что-то в карточке, но решил идти до конца, доказать самому себе… Закончилось всё ожидаемо: паникой, появлением проклятой утопленницы и моими истошными криками.

Так вот вчера, ещё до того, как приехали родители, я преспокойно смотрел в чужие лица, вполне адекватно реагировал на просьбы, позволял себя касаться, не впадая при этом в панику, и даже разумно и бегло отвечал. И сегодняшняя медсестра не вызывала во мне ни малейшей тревоги. Всё-таки, наверное, это следствие шока. Или, может, эти дурацкие голоса и образы перетянули на себя все эмоции, на которые я был способен, так что на остальные раздражители ничего уже не осталось?

Тут я услышал, как в коридоре мама с кем-то возбуждённо спорила:

– Я должна присутствовать во время осмотра! Вы не понимаете…

В конце концов маме разрешили остаться у порога.

Осматривал меня сначала один врач, затем другой. Ещё четверо, помоложе, стояли рядом, разглядывая меня, как диковинную букашку.

– Что-нибудь беспокоит сегодня?

– Ничего не беспокоит, – соврал я на всякий случай, неуверенный, стоит ли рассказывать им о голосах и прочем.

Хотя, если не считать галлюцинаций, чувствовал я себя вполне сносно. Разве что слева, чуть ниже ключицы саднило. В том месте, я знал, алело круглое пятно размером с маленькую пуговку. Ожог. Сюда вошла молния. Такая же отметина украшала спину, рядом с левой лопаткой, – оттуда вышла.

– Живот мягкий, реакция зрачков сохранена, – констатировал первый врач, – кожные и слизистые покровы чистые, лимфоузлы не увеличены…

Второй, очевидно, невропатолог, сгибал и разгибал мне ноги, чертил резкие штрихи по животу и по ступне, проверял тонус мышц, просил проследить взглядом за молоточком, закрыть глаза и коснуться кончика носа попеременно правой и левой рукой. Затем по его просьбе я, как был в трусах и майке, прошёлся по палате, вытянув руки перед собой, встал, покачался с носков на пятки, сел, сцепил пальцы рук. При этом и невропатолог, и его коллеги между делом переговаривались, причём этак небрежно, точно я, допустим, шкаф и ничего не соображаю. В конце концов мне надоело, я вернулся в кровать и заявил:

– Да всё у меня с рефлексами в порядке. И с остальными функциями тоже. А вот…

Говорить, не говорить? Была не была!

– В общем, я слышу посторонние шумы и голоса. Но не думаю, что это аментивный[36] или онейроидный[37] синдром, потому как дезориентации в собственной личности и в окружающей обстановке у меня нет. Только слуховые галлюцинации. И я прекрасно понимаю, что это именно галлюцинации.

Все шестеро сразу замолкли и уставились на меня в немом изумлении. Мама, которая маячила у порога, тоже остолбенела.

– Аментивный?… Онейроидный?… – переспросил второй врач и повернулся к маме: – Мальчик серьёзно увлекается неврологией или психиатрией?

Мама растерянно пожала плечами, и все снова посмотрели на меня, как на диво дивное.

– Нет, вообще-то, я хи… – и вдруг поймал себя на том, что чуть не назвался хирургом. Что за чертовщина?!

Теперь я и сам опешил. Ведь эти слова чуть не слетели с языка так легко и естественно, точно это чистая правда.

– Откуда же ты тогда знаешь такие сложные термины?

Я задумался. Действительно, откуда? И в памяти сразу всплыл странный эпизод: передо мной взад-вперёд по кабинету расхаживает мужчина. Очки, чёрные усы, лёгкая сутулость, старомодный белый халат. Рассказывает мне об очередном «интересном» случае: сложном пациенте с чудовищным расстройством психики. И откуда-то я знаю этого усатого и почему-то считаю его своим добрым приятелем, слушаю, как он жонглирует медицинскими терминами, и вполне его понимаю! Потому что… потому что откуда-то знаю, что я – тоже врач, хоть и совсем из другой области.

Но я-то никакой не врач! Усатого я в жизни не встречал! И того, что мне привиделось, никогда со мной не происходило! Да и как могло происходить? Мне всего шестнадцать! Может, мне это всё приснилось и теперь я запутался, где сон, а где явь? Однако это ощущение было слишком живым, логичным и последовательным. Что-то сродни дежавю, только в сотни, в тысячи раз острее, ярче, отчётливее.

Я даже знал, например, что усатого зовут Том. А если поднапрячься как следует, то вообще мог многое о нём сказать: приехал в Лондон из глухой провинции. На факультете блистал, отчего ходил в любимчиках у профессоров, но сокурсники считали его деревенским выскочкой. Чужая зависть, облачённая в насмешки и презрение, была знакома и мне – на этой почве мы и сблизились. Спустя годы стали работать в одной больнице в провинциальном Кингсбери, хотя могли бы найти место в столице, стать светилами науки, прославиться, каждый в своей сфере, но оба предпочли обычный рутинный труд.