— Оставьте нас, пожалуйста.

— Рэндалл, не слушай ее! Она врет, все врет! — услышала она вопли леди Юфимии.

Но, видимо, Рэндалл был иного мнения, потому что сначала раздались протестующие восклицания баронессы, звук распахиваемой двери. А потом дверь захлопнулась, и Джессика поняла, что высокородную аристократку выставили в коридор.

— Почему мне никто ничего не сказал? — глухо осведомился он, подходя к Джессике и осторожно усаживая ее на диван и садясь рядом.

Она не смела поднять глаз, не находила в себе сил вновь углубиться в прошлое и заново обречь себя на муки шестилетней давности.

— Почему? Никто, кроме меня, не знал, что я беременна, — ответила Джессика. — А после того, как ты со мною обошелся, мне даже в голову не пришло ставить тебя в известность…

— Ты носила моего ребенка, — перебил ее Рэндалл. — Неужели ты не понимала, что это все меняет?

— Я… не понимала? — Джессика всхлипнула. — Я отлично все понимала. Понимала, что жизнь моя изменилась круто и бесповоротно. И я сама — тоже.

Она вспомнила, как врачи уговаривали ее позвонить своему отцу и отцу ребенка. Убеждали, что ей понадобится поддержка и помощь.

— Мой отец не в состоянии помогать мне, а отец ребенка помогать не захочет, — упрямо твердила она в ответ.

И рыдала в одиночестве, оплакивая крохотную искорку жизни, что ненадолго вспыхнула и тут же потухла. По настоянию своего научного руководителя — сначала неохотно, затем с чувством глубокой признательности — она стала ходить к психотерапевту, и тот помог ей примириться со случившимся. Простить Рэндалла оказалось непросто, но еще труднее было простить саму себя.

— Если бы мне сообщили о ребенке, я бы…

— Что — ты? Ты бы на мне женился, да? — воскликнула Джессика, не заботясь о том, что ее могут услышать. — Вот уж не думаю! Ты же не чаял от меня избавиться!

Она со всхлипом перевела дыхание. Вот отличная возможность сообщить Рэндаллу, что он не сможет больше ее шантажировать, что Джастину больше не нужна работа в страховой компании, что, если его светлости графу Марри позарез понадобилась жена, пусть поищет ее в другом месте, а она, Джессика, в гробу видела и его самого вместе с деньгами и титулами, и его захолустное графство!

Но не успела она и рта раскрыть, как Рэндалл с досадой ударил кулаком по резному подлокотнику дивана, едва не разбив себе пальцы.

— Мне следовало знать обо всем! Мне полагалось находиться рядом с тобой, разве ты не понимаешь! Нельзя, никак нельзя было допускать, чтобы такое тяжкое испытание ты проходила одна…

Не веря своим ушам, Джессика посмотрела на него. Неужели это Рэндалл говорит ей такие вещи, да так страстно и пылко, как если бы ее участь и впрямь была ему небезразлична? Неужели это Рэндалл, вскочив, нервно меряет шагами комнату, а голос его дрожит от ярости и боли?

— Или, может быть, рядом с тобой кто-то был? Признайся, Джесс, был? — резко остановившись перед ней, спросил он. — Может, другой мужчина утешал тебя и поддерживал? Какой-нибудь новый возлюбленный?

На этом силы и терпение молодой женщины иссякли.

— Другой мужчина? Новый возлюбленный? После того, что ты со мною сделал? Ты в самом деле думаешь, что у меня хватило бы глупости вновь наступить на одни и те же грабли? Да с тех пор, как мы с тобой расстались, я никогда…

Джессика прикусила язык. Они с Рэндаллом молча глядели друг на друга, и тишина с каждым мгновением становилась все более гнетущей, все более напряженной.

— Никогда? — недоуменно нахмурился Рэндалл. — Никогда? Но, Джесс, если это правда, то тем более…

— Ваша светлость… Ах, простите!

На пороге стоял дворецкий, который на правах старого доверенного слуги, чуть ли не члена семьи позволял себе много больше остальной прислуги. Воспользовавшись секундным замешательством Рэндалла, Джессика в панике бросилась вон из гостиной, чуть не сбив с ног почтительно поклонившегося ей Кеннета.

Зачем, ну зачем она проболталась? Что за дурацкое, никому не нужное признание? Только потому, что нежданный всплеск эмоций со стороны Рэндалла застал ее врасплох? Но разве это повод, чтобы вести себя, как если бы…

— Ах, мисс, а вот и вы! Как хорошо, что я вас встретила! Прибыл парикмахер, и визажистка давно ждет… Да, и домоправительница хотела показать вам новые покои. Все ли вам там по вкусу, не захотите ли чего переделать или изменить…

Джессика, смахнув украдкой непрошеную слезу, пошла вслед за горничной.

Когда она покончила с последними предсвадебными хлопотами, часы показывали восемь вечера. Рэндалл, как ей сообщили, отбыл на некую деловую встречу, так что ужинать Джессике пришлось в одиночестве.

Сейчас она лежала в кровати под кровом ненавистного ей замка и никак не могла понять, почему все еще находится здесь, а не летит домой. Или могла? Джессика провела рукой по лицу: щеки были влажны от слез.

Много лет назад она свыклась с мыслью, что их с Рэндаллом ребенку просто не суждено было появиться на свет. Врачи наперебой уверяли, что с последующими беременностями, скорее всего, никак проблем не возникнет. И она даже заставила себя поверить, что все — к лучшему. Став матерью-одиночкой, она ни за что не сумела бы доучиться в университете, к тому же ей очень не хотелось, чтобы ее ребенок рос незаконнорожденным, потому что его отец отрекся от его матери.

Джессика упорно внушала себе, что в один прекрасный день встретит молодого человека, который даст ей возможность почувствовать себя любимой, желанной и защищенной. У них будут еще дети, много детей, и когда-нибудь она поймет, насколько поверхностным, надуманным и несерьезным было ее чувство к Рэндаллу.

Да, Джессика в это верила. Вплоть до сегодняшнего дня. Вплоть до того момента, когда двери ее тюрьмы распахнулась — и она вдруг осознала, что не хочет свободы, ибо некая часть ее по-прежнему тоскует о Рэндалле и по-детски верит в волшебные сказки. Сказки, в которых принц влюбляется в пастушку и берет ее в жены. Сбросив одеяло на пол, Джессика встала с кровати и надела халат.

Двигаясь словно автомат, молодая женщина неслышно прошла покоями замка и, выйдя во двор, побрела по мощеной дорожке, вся во власти мучительных воспоминаний. Жестокие разоблачения баронессы разбередили незажившую рану, и в груди ее вновь воскресла тупая, ноющая боль. Она бежала из Финдхорн-хауса, ослепленная отчаянием, гонимая уязвленной гордостью, а оказавшись в университете, повела себя так, как если бы ровным счетом ничего не произошло. Как если бы сердце ее не разрывалось от непереносимого горя. Не в состоянии ни есть, ни спать, Джессика сосредоточилась на занятиях, избегая общения со сверстниками, отгородившись от всех развлечений, — и каждую неделю писала отцу о том, как нравится ей развеселая студенческая жизнь и нескончаемая череда вечеринок, на которых молодые люди наперебой оказывают ей знаки внимания…