К этому куску дерьма, который скармливал тебе одни объедки?

У меня уже готов ответ. Но это ложь.

— Когда мне было двенадцать, отец бросил нас и завел другую семью. Вероятно, мой выбор был как-то с этим связан. Именно тогда у меня начались проблемы. Мне понадобились годы, чтобы понять себя. Что во мне надломилось и почему. Я испытала громадное облегчение, наконец во всем разобравшись.

Звучит убедительно, что проблемы начались с уходом Дика. Как и вспышки гнева. Правда в том, что меня сломали задолго до его ухода.

Однако Джонатан повелся на это и продолжает дальше.

— А что произошло с тем парнем из Нью-Йорка? Который исчез?

Отличный вопрос, Джонатан Филдинг.

— Без понятия. Честное слово. Впервые в жизни я решила, что встретила стоящего мужчину, — отвечаю я. Затем пожимаю плечами и принимаю грустный вид. Трижды правда. Все это истинно, даже моя печаль.

— Тебе наверняка было тяжело, — констатирует он, — вновь начать встречаться. Теперь ты, должно быть, анализируешь все, даже то, что я сейчас говорю.

Я рисую круги в воздухе рукой, как фея — волшебной палочкой:

— Были бы у меня еще способности видеть, что творится в твоей душе, — я улыбаюсь, пытаюсь быть игривой.

В нашей истории перевернулась страница. Открыта новая глава.

— Да уж, — хмыкнул он. — Мне тоже оказалось нелегко решиться на подобный шаг, если тебе станет от этого легче.

Да, еще как. Несчастье любит компанию. Оно всегда побеждает сочувствие.

— С чего бы это? — уточняю я. Мне хочется услышать самую мрачную историю о том, как он мучился, чтобы не чувствовать себя одинокой в своих страданиях. Слишком долго я пребывала рядом с Роузи и Джо в атмосфере семейного счастья.

— Я уже говорил тебе о смерти матери в прошлом году?

Я киваю. Да, рассказывал, хотя я почти забыла из-за своего эгоизма, слушая лишь только ту часть, в которой он описывал, как сильно любили его родители, и давилась от зависти.

Истощение от хронической бессонницы кого хочешь сделает эгоистом.

— Это случилось сразу после развода. Примерно через месяц. Жена тоже присутствовала на похоронах. Прости, бывшая жена. Не знаю, почему я продолжаю ее так называть.

Мне тоже непонятно подобное упорство.

— Тебе наверняка было тяжело, — подыгрываю я. Мы оба упорно продолжаем твердить эту фразу. Интересно, не ходили ли мы с ним к одному и тому же психологу. Ха-ха.

— Когда гроб опускали в яму, я посмотрел на бывшую жену, она стояла с другой стороны могилы, не со мной, и мне показалось, будто все самое дорогое, все, что я люблю в жизни, хоронят в земле на моих глазах. Это чувство не покинуло меня. Ощущение хрупкости существования. Всего, что придает жизни смысл, ради чего стоит жить, может исчезнуть в один миг, а ты ничего не в силах поделать.

Черт. Подери.

Я уставилась на него, пользуясь тем, что он зажмурился и не видит меня. И плачет. Не навзрыд. Всего лишь две-три скупые слезинки.

Моргнув пару раз, он вновь открывает глаза и замечает мой взгляд.

Я отворачиваюсь.

— Прости, — извиняюсь я. — Я не хотела. Ты просто застал меня врасплох.

Он улыбается и качает головой:

— Это все разговоры о смысле жизни, жутких событиях из прошлого и скверных расставаниях… Подобные темы нечасто всплывают в разговоре, поэтому я попросту их игнорирую. Встаю каждое утро с постели. Иду на работу.

— Проверяешь, сколько у тебя лайков и смайликов на «Найди свою любовь».

— Точно.

Громко вздыхаю, давая ему понять, что бегу параллельно с ним затяжной кросс по эмоциональной полосе препятствий.

— Это было слишком. Прости меня. После возвращения я слишком много времени думала обо всем. Это моя вина.

— Знаешь, что все-таки радует? — спрашивает он.

Даже представить не могу.

— Что?

— В каком-то смысле это даже приятно. Катарсис.

Он знает, как перевернуть страницу. Я спешу перейти на нее вместе с ним.

— Понимаю. После возвращения домой мои разговоры ни разу не выходили за пределы обычных для мамочек сплетен, спорта и смешных историй из детства. Только веселых и никаких иных.

— У меня то же самое. Даже когда приезжаю к отцу или сестре. Мы никогда не говорим о матери, разве что вспоминаем, как она любила то или это, или как бы прокомментировала очередное происшествие из передаваемого в новостях. Ни слова о пропасти, оставленной в наших жизнях ее уходом, и об ослепительных лучах, осветивших всю глубину потери. Временами мне бывает одиноко.

Джонатан Филдинг, ты и не подозреваешь, что такое настоящее одиночество. А может быть, знаешь. Наверное, ты чувствуешь это по-другому, раз согревался воистину невероятной материнской любовью, а теперь ей настал конец. Вероятно, это даже хуже, чем провести всю свою жизнь, тоскуя по ней. Возможно, оставшаяся в душе пустота так велика, что настоятельно требует заполнить ее другими столь же сильными чувствами.

Мне хочется перегнуться через дешевую пластиковую панель и обнять Джонатана. Зарыться лицом в его шею у затылка, чувствовать его тепло. Мужчина, который знает. Мужчина, который понимает.

Я слышу, как Роузи насмешливо отчитывает меня. Разве не очевидно, что мужчины для тебя подобны наркотику? Еще не врубилась? Они не заполнят прорех. Напротив, сделают их лишь больше.

Завтра я брошу это безнадежное занятие, Роузи. Обещаю. Только один, и все.

Я должна убедиться, что не ошиблась в нем. Его слова. Его слезы. Разве я могу не видеть разницы? Я научилась не отвергать стоящих мужчин, видеть насквозь неподходящих, не превращая их в нечто большее, чем они действительно являются. Или нет?

Наверное, это неправильно видеть сейчас рядом с собой Ослиную задницу?

Джонатан Филдз вновь читает мои мысли.

— Как его звали? — спрашивает он.

— Кого?

— Твоего парня из Нью-Йорка. Кто бросил тебя. Испарился без следа.

«Ослиная задница», — едва не срывается у меня с языка. Однако, подозреваю, это был бы не самый уместный ответ.

— Кевин, — говорю правду, хотя она оставляет во рту горький привкус.

Молчание. Теперь он уставился на меня. В отместку сучке. Чувствую, как на щеке медленно прорисовывается тонкая линия. Всего лишь одна. Она огибает подбородок и остается там, пока я не смахнула ее.

— Боже, на сей раз я провинился! — восклицает он и, протянув руку над дешевой пластиковой панелью совершенно неправильной тачки и мягкой, нежной рукой стирает дорожку у меня на щеке.

— Оба плачем — не знаю, как и назвать столь душещипательное свидание.

На этот раз я даже не пытаюсь улыбнуться.

— Он причинил тебе много боли, да?

— Разве не видно, — умудряюсь ответить я, хотя губы дрожат. — Я не знаю, почему. Наш роман длился всего несколько месяцев.

Мы до сих