Через двадцать минут доспехи почти исчезли. Артист стоял возле табурета и нежно проталкивал в горло вторую латную перчатку. Ему оставалось съесть только шлем и массивную нагрудную пластину. Гризельда стояла (причем на протяжении всего номера), раскинув руки в стороны, ладонями кверху. Мы топали в такт движениям кадыка.

Покончив со второй перчаткой, металлоглотатель перенес табурет за спину Гризельды и взгромоздился на него ногами. Топот в зале усилился. Металлоглотатель поднял руки над своей головой и над головой Гризельды, осторожно потянул плюмаж, и страусово перо плавно опустилось на сцену. Затем, изящно выгибая запястья и пальцы, он снял с Гризельды шлем. По ее плечам рассыпались длинные рыжие волосы, и мы зашлись от восторга, завопили, засвистели. Артист слез с табурета и одним эффектным ударом расплющил шлем. Сложил, расплющил повторно. И впился в него зубами. На поглощение шлема ушла пара минут, и мы уже неистовствовали, сотрясая мощным, оглушительным ревом балки этого старого спортивного зала. Менеджер со слезами на глазах обнимал Дака. Обалдеть, что делается! – кричал он. Что делается!

Пожиратель металла снова влез на табурет, раскинул, как мог, руки в стороны, провел ладонями по рукам Гризельды от локтей к плечам и запустил пальцы под нагрудник. Отстегнул его, не снимая, затем выдержал долгую паузу – и взметнул над головой. В дрожащем синем свете прожектора перед нами предстала Гризельда: широкий и плоский живот, пупок, груди, вытянутые руки – женщина-совершенство, мраморная статуя в луче света, золотисто-синее изваяние. Под грохот оваций пожиратель металла мял и плющил последний элемент рыцарской амуниции, чтобы сподручно было засунуть его в рот. Нагрудник был проглочен. На сцене появились ассистенты с инструментами на поясе, завернули Гризельду в красное кимоно и унесли со сцены.

После этого – когда сумасшествие, охватившее толпу, начало утихать и зрители беспрестанно вызывали артистов на поклон, когда в зале включили все прожектора на полную испепеляющую мощь, когда рабочие уже разбирали сцену, – Дак сидел в полном ошеломлении, мокрый от пота. Через некоторое время он накинул на себя огромный пуховик, встал и заковылял к машине, пробираясь сперва по свежему снегу, а потом по слякоти тротуара.

В конце парковки рокотали двигатели трейлера, дворники медленно скользили по лобовому стеклу, а кабину и бока украшала бегущая цепочка желтых огоньков. Весь трейлер, от бампера до бампера, сверкал ядовито-зеленым цветом, на фоне которого выделялся аляповатый логотип пожирателя металла; не помня себя, Дак прошагал мимо своей машины в дальний конец парковки и постучал в окно трейлера.

Дверь кабины открылась, и оттуда выглянула Гризельда собственной персоной. Одной ногой она стала на подножку и слегка пригнулась, чтобы высунуть голову с копной рыжих волос. Ни дать ни взять – Розмари, только высоченная, и даже щурилась в точности как Розмари в минуты задумчивости.

Меня зовут Дак Уинтерс, начал Дак. Я о вас наслышан. Запинаясь и улыбаясь, он пригласил ее к ним домой на чай или на пиво – да на что угодно. Как-никак, нужно вам повидаться с сестрой, сказал он. Сдается мне, так будет правильно. Я нынче безработный. Дак попытался выдавить улыбку, но лишь неловко пожал плечами. В ответ Гризельда заулыбалась. Хорошо, говорит, вот только трейлер загрузим.

Так и получилось, что за полночь Дак Уинтерс медленно и осторожно ехал заснеженными, притихшими улочками по северному району Бойсе, а следом, в нескольких дюймах от заднего бампера его машины, пробирался аляповатый тягач с трейлером, сбивая снег с низких ветвей.

Вздох тормозов под окном разбудил Розмари. На дорожке послышались шаги и приглушенные голоса, затем стукнула дверца холодильника. Розмари приподнялась на кровати. По коридору гордо шел Дак, оставляя на ковре снежный след. Потные волосы прилипли к голове, щеки горели. Не снимая рукавиц, он положил руки на плечи жене. Рози, зашептал он, не спишь? Ты не поверишь. Его буквально распирало. Ты просто глазам своим не поверишь.

Он вытащил ее из постели, растрепанную, в обтягивающей майке и зеленых тренировочных штанах. Поволок по коридору, по снежно-мокрому следу, и поставил на пороге кухни, чтобы она узрела свою сестру, которая возвышалась за столом в ослепительном, искрящемся красном кимоно и держала за руку смущенного человечка в черном твидовом костюме. На столе перед ними стояла одна неоткупоренная банка пива.

Розмари не находила в себе сил смотреть на Гризельду – слишком солнечную для этой кухни с обшарпанным столом, растрескавшейся стойкой и грубо сколоченными шкафчиками, где украшением служили черствые пончики в коробке, увядший амариллис в пластмассовом горшке и не убранная в срок фигурка Санта-Клауса на подоконнике. В раковине отмокала миска с присохшей овсянкой.

Дак протиснулся мимо жены, суетясь, дергаясь и слегка подпрыгивая, отчего под пиджаком колыхалось пузо. Это сестра твоя, выпалил он, и муж ее, Джин. Видела бы ты, Рози, как они выступали, какой у них номер! Просто уму непостижимо! Уму непостижимо! Ты бы глазам своим не поверила! А я подумал: вам, девчонки, будет о чем поболтать, правда, Рози, ведь сестра твоя впервые за двадцать лет домой приехала! Говорит, известила тебя письмом. Молодцы они, что зашли, правда? Снаружи трейлер ихний стоит. Они прямо в нем и живут, в трейлере! Коли вам, ребята, пиво не по вкусу – давайте тогда чайку, что ли?

Розмари видела за окном нашу большую компанию – человек двадцать соседей, которые шныряли по лужайке, рассматривали трейлер и заглядывали в окно гостиной. Гризельда спросила, получала ли сестра ее письма, и Розмари сподобилась кивнуть. Потом Гризельда отметила новый светильник над раковиной – симпатично смотрится. Розмари наблюдала, как тает принесенный на подошвах снег.

Дак, метавшийся по кухне, произвел инспекцию холодильника. Для гостей были извлечены сырокопченая колбаса и салат с лапшой, а для жены – банка пива, которую Дак сунул ей в руку, прежде чем объявить, что у гостя в желудке полный комплект рыцарских доспехов, прямо тут, Рози, у нас на кухне. Вот чудеса!

Как вкопанная, Розмари стояла босиком на пороге кухни. Ее сестра, этот мужчина, любопытные соседи, трейлер у дома – все было как в тумане. Она поморгала. Пивная банка холодила руку. Снежный отпечаток ботинка уже превратился в лужицу.

Розмари прошла в кухню, поставила пиво на стол, оторвала бумажное полотенце и стала вытирать пол, наблюдая, как бумага впитывает серую грязь. Мы, говорит, с Даком женаты уже пятнадцать лет. Тебе это известно, Гризельда? Голос у нее не дрогнул, чему она только порадовалась.

Выпрямившись, она облокотилась на стол, все еще с мокрым комом бумаги в кулаке. Тебе известно, что мама, ложась спать, брала с собой в постель какой-нибудь из твоих волейбольных кубков? Тебе известно, что она умерла и прах ее мы развеяли на заднем дворе? Ты это знала? Я на работе целыми днями крашу огромные полотнища и наматываю их на валики. Когда мы с тобой учились в школе, тем же занималась и мама. Изо дня в день.

Она взяла Дака за руку и не отпускала. Я, говорит, раньше спала и видела, как бы уехать. До смерти хотела унести ноги из Бойсе. Но это – она обвела жестом кухню, миску с присохшей кашей, амариллис и фаянсового Санта-Клауса, – это хоть захудалая, да жизнь. Здесь дом.