— А зачем?

Конечно, у нас с ним ничего не было, и он вскоре поднялся и ушел. Обиделся ли он, не знаю…»Дура ты, сестра, дочитав до этого места, подумала я, ты за один день отказала ему дважды и решила, что он уйдет, ничего не затаив против тебя. Наивная глупышка. А он-то каков! Отвратительный тип! Хотя… Я остудила свое раздражение. Таких— миллионы. Говорил ей о жене, чтобы объяснить любовные намеренья своим охлаждением, о сестре, чтобы вызвать ревность. Ему нужен банальный служебный роман: он — шеф, она — диссертантка… Как пошло.

Уже четыре часа, вдруг, посмотрев на часы, вспомнила я о времени, пора идти. Навела кой-какой марафет, надела черные джинсы и черный джемпер, накинула полушубок — и уже, закрывая дверь, подумала: не денег ли хочет у меня занять старик, надо захватить на всякий случай…

Оказалось — точно. Василий Поликарпович был сегодня совсем не таким благодушным и склонным к шутливому лицедейству старичком, каким я его видела накануне — хмурый, нервный, он очень быстро, несмотря на хромоту, двигался по квартире, перекладывая с места на место какие-то ничего не значащие сейчас предметы: футляр для очков он зачем-то бросил на сервант, старую газету поднял с пола и отшвырнул в кресло… На меня он старался не смотреть. Работал старый телевизор, а в кухне пиликало допотопное радио. Он был сегодня столь подвижен и неспокоен, что у меня возникла обычная в таких случаях иллюзия: я не успевала крутить головой и следить за ним взглядом, потому мне стало казаться, что по комнате бегают сразу несколько хромых стариков. Наконец, он резко притормозил возле стула, где я сидела, и хрипло спросил: «Вы не займете мне до следующего понедельника сто — сто пятьдесят? Не получил опять пенсию. Еще за январь дают — и вот опять задержка. Чтоб им там всем!»

Я достала кошелек. Он сразу повеселел. И, пробормотав «спасибо», так скоро, точно фокусник, спрятал деньги, что я и заметить не успела, куда они исчезли из его худых смуглых рук. В дверь позвонили.

— Василий Поликарпович, это меня ищут, наверное, из Агентства недвижимости.

Он настороженно глянул, но, ничего не сказав пошел открывать. Я вышла следом за ним в прихожую. В дверях стояли женщина в длинной каракулевой шубе и парень лет двадцати четырех в кожаной куртке на белом меху и черных джинсах

— Я только сосед, сосед, — стал объяснять Василий Поликарпович, — а хозяйка квартиры той вот — она, — и он, как-то криво улыбнувшись, показал на меня.

Опять замки долго не поддавались моим дрожащим пальцам — я почему-то чувствовала сильное волнение — наконец, последний ключ повернулся, и я распахнула перед посетителями дверь моей старой родительской квартиры.

— А я — агент, — сказала женщина, поправив очки, — вот молодой человек проявил интерес.

— Проходите, — пригласила я, — да здесь никто сейчас не живет, не снимайте обувь.

— Капитального ремонта не было? — Поинтересовалась женщина.

— Не знаю, надо спросить у соседа. Квартира принадлежит теперь мне, но я живу в другом месте…

— Парень прошел в кухню, заглянул в ванную.

— Метров пятьдесят. — Оценил он. — Санузел раздельный, но кафель старый.

— Старый, — согласилась я, тоже заглянув в ванную. И вдруг у меня защемило сердце: на крючке висело желтое махровое полотенце, может быть, им последний раз в своей жизни вытиралась моя сестра…

— Хорошая планировка. — Сказала женщина-агент, — Приличный коридор, обе комнаты раздельные — и не упираются двери друг в друга. Сколько все-таки метров?

— Я же указала: пятьдесят шесть.

— Нормально, — сказал парень. — Но всю сантехнику надо менять. И какие трубы, тоже вопрос. А перекрытия — деревянные?

— Нет.

— Это лучше. А то сгорит сразу

— И так сгорит, если загорится, — усмехнулась женщина, расстегнув шубу. — Жарко!

— Подумаю. — Парень прищурившись, глянул на меня. — Если решу покупать, встретимся еще раз, уже конкретно поговорим о цене. Вы по-моему загнули! У нас же не столица.

— Я насторожилась: откуда бы ему знать, что я живу там. Да нет, он просто в курсе всех цен на рынке жилья и оттого привел такое сравнение. — Давайте зайдем к соседу, спросим про капремонт.

Женщина согласно кивнула. Мы вышли, я закрыла замки. Но Василий Поликарпович нам не открыл: то ли крепко заснул, то ли ушел куда-то

— Ладно, — сказал парень, — я все сам разузнаю. Если что — вам позвоним.

Мы вместе спустились по лестнице и, выйдя сквозь арку на проспект, простились. Мне пора было ужинать. Наверное, Андрей уже заходил за мной. Казалось бы кокая ерунда — показать квартиру, но я так сильно устала, что буквально еле волочила ноги. И странная мысль вдруг пришла мне в голову: надо встретиться с Филипповым в Аниной квартире, пока я еще квартиру не продала. Хотя почему мысль странная? Она сама этого хотела. С трудом доплелась я до гостиницы, возле которой маячили цыганки, предлагая золотые украшения и оглядываясь на подъезжающие машины: не милиция ли? Переодевшись в номере, я спустилась в ресторан. Действительно, Андрей заходил за мной и теперь ждал меня за угловым столиком.

— Извините, задержалась.

Он улыбнулся и провел по мне оценивающим взглядом — сверху вниз.

У Марты сидела ее кривошейка. Так Филиппов прозвал единственную подругу жены — преподавательницу Пединститута Валерию, Леру, кривенькую, маленькую полуармянку, переболевшую чуть ли не в грудном возрасте костным туберкулезом. Валерия писала тонкие, бескровные стихи, была одинока, тиха и беззлобна. С Мартой они сдружились еще студентками, наверное, Марту, с виду здоровую и жизнерадостную, но воспитанную в хрустальной клетке, так же неосознанно пугала жизнь — своими бурными мутными и прозрачными потоками, водопадами и водоворотами — как слабую физически Леру. Марта так и не вышла за пределы родительского дома: и муж был приведен отцом, и жили они все под крышей отцовского мира, и родила она двоих сыновей с помощью врача — старого знакомого Прамчука, оба раза ей делали кесарево: первый сын лежал в ней поперек, а второго она просто побоялась родить сама, да и врач объяснил, что тем, кому делают при родах операцию первый раз, обычно делают и во второй… После обоих родов она почти полгода спала — даже кормила детей грудью в полусне, стирала, убирала, готовила еду Ирма Оттовна. Няню взяли только когда исполнилось Родиону, первенцу, полтора. Ирма Оттовна, во всех вопросах трезвая и практичная, здесь проявила себя с неожиданной для Филиппова стороны: она боялась сглаза.

Марта проводила со своей Лерой долгие часы: рисовала цветы, а подруга писала к ее рисункам стихи. У них уже было несколько альбомов, посмотрев один из которых, Прамчук предложил отнести его в издательство. Обе женщины смутились — и отказались. Прамчук не стал настаивать — нет так нет, особых денег это не принесет, личная жизнь у Марты устроена раз и навсегда, а до убогонькой Леры ему не было никакого дела.